Ключевые слова: Мнение

Власть и разночинная интеллигенция пореформенной эпохи

19 ноября 2018 года

Подготовка и проведение крестьянской реформы вызвали в рус­ском обществе настоящую «лихорадку мысли». Чувства поборников прогресса варьировались от самых радужных надежд на добрую волю Царя-Освободителя до самого мрачного скептицизма по отношению к правительственным начинаниям. К последнему все более склонялись представители нового поколения интеллигентной молодежи, стремив­шейся «жить и действовать в видах общечеловеческой пользы».

К середине 60-х годов явно обнаружилось «перепроизводство» об­разованных кадров, которые оказывались потенциально опасными для существующей социальной системы. Причем к этому с неизбежностью вела политика самого правительства. Государство должно обеспечивать себя профессиональными, образованными специалистами, без которых немыслимо его процветание. Но где взять верноподданных, благонаме­ренно настроенных и в то же время европейски образованных чиновни­ков, если в западном просвещении содержатся столь разрушительные начала, что с конца XVIII века Европу, не переставая, сотрясают полити­ческие бури? К тому же, потребности страны, еще только вступавшей на капиталистический путь развития, не могли поглотить весь «мыслящий пролетариат». Подобная ситуация наблюдалась и в других государствах со схожим уровнем социально-экономического развития. Например, ос­новную причину высокого революционного потенциала Италии Михаил Бакунин видел в наличии здесь «молодежи горячей, энергичной, совер­шенно без места в жизни, без видов на карьеру, без выхода...».

Охранители системы неизменно стремились предотвратить какие бы то ни было потрясения, «предупредить» возможные дестабилизирующие действия, но в действительности всегда на шаг отставали от общественного оппозиционного движении. Спохватились, что в России «огромное число студентов не имеет никаких средств к жизни», но всерьёз задумались, чем это грозит, только когда пережили истерику нечаевщины.

Положению студенчества в отчёте III Отделения за 1869 год посвящён целый раздел. «За тысячи верст, со всех концов нашего обширного отечества, стекаются в Петербург молодые люди искать высшего образования. Собственных средств у многих едва хватает на дорогу, и они льстят  себя надеждою, что в большом городе им нетрудно будет кормить себя уроками. Эта надежда если и сбывается, то большею частию не скоро и не в достаточной мере, чтобы обеспечить существование студента.

...Нищета, с вытекающими из нее физическими и нравственными страданиями, и, с другой стороны, вид столичной роскоши ожесточают молодого человека, и он... дает веру коварным наущениям людей, которые указывают ему на существующий общественный и государственный строй, как на источник всех бед его и ему подобных.

...Провлачив год или два бедственную, почти нищенскую жизнь, не досчитываясь некоторых товарищей, умерших от порождаемых нуждою болезней, многие студенты оставляют заведения и идут приискивать себе пропитание на другом поприще, внося в новую деятельность глубоко засевшие семена озлобления против правительства, мнимого виновника их злополучия, и запас противугосударственных лжеучений».

И при таком положении правительство считало возможным ограничивать число освобожденных от платы за обучение; запрещать публичные лекции и концерты, доходы от которых чаще всего шли в пользу беднейших студентов; закрывать библиотеки и кассы взаимопомощи, вообще всемерно препятствовать развитию студенческой корпоративности. Делалось все это в интересах надзора, из опасения «как бы чего не вышло», серьезно осложняя студентам жизнь и вызывая их вполне оправданное недовольство.

К примеру, наш первый революционный террорист Дмитрий Каракозов, ставший осенью 1864 г. студентом Московского университета, получал из Пензенской губернии от родных «крайне ограниченное содержание» и жил грошовыми уроками. «Ввиду невзноса платы» за обучение в первое полугодие 1865—1866 гг. из университета он был «уволен». Оказавшись не у дел, представители молодого поколения нередко обращались к разного рода играм «в конспирации», что еще более осложняло для них проблему поиска своей социальной ниши. Противоречие высочайшей самооценки и социальной неприкаянности — синдром разночинца — вызывало истинно разночинское (деклассированного, по сути, элемента) стремление перевернуть все вверх дном, чтобы тот, «кто был ничем — стал всем».

Реакция властей на такое неслыханное событие, как покушение Каракозова на цареубийство, была вполне предсказуемой. Шеф жандармов и главноуправляющий III  Отделением Василий Андреевич Долгоруков подал в отставку. Петр Андреевич Шувалов, принявший этот пост, немедленно направил на высочайшее имя докладную записку о мерах к восстановлению порядка в империи. Документ предусматривал, прежде всего, реформирование системы политического розыска. «Главная цель преобразования, — писал Шувалов, — состоит в том, чтобы по мере возможности образовать политические полиции там, где они не существуют, и сосредоточить существующую полицию в III Отделении Вашего Императорского Величества канцелярии, для единства их действий и для того, чтобы можно было точно и однообразно для целой империи определять, какие стремления признаются правительством вредными и какие способы надлежит принимать для противодействия им».

Ответ на вопрос, «какие стремления признаются правительством вредными», должен был дать аналитический процесс, разыгравшийся у подножия трона вслед за событиями 4 апреля 1866 г. Вот пример типичных околоправительственных размышлений — записка тайного советника, барона Врангеля «об учении нигилистов и коммунистов».

«… Учение это направлено сперва к уничтожению всеми средствами существующих правительств и установленного ими порядка и образованию затем республики на началах полного нравственного, личного и имущественного равноправия ее членов.

...При всей очевидной неосуществимости изложенного учения, оно представляется особенно опасным потому, что, подобно медленно, но смертельно действующим ядам, оно незаметно проникает в разные сословия государств, скрываясь под самыми благовидными и общеполезными намерениями... [...]

...За границей первым рассадником начал коммунизма было сословие рабочих; наше сословие рабочих менее образовано и сравнительно более обеспечено в материальных потребностях жизни, а потому на него и нельзя было действовать непосредственно; надобно было избрать проводниками пропаганды лиц более образованных, но вместе с тем нуждающихся в средствах и долженствующих существовать собственным трудом. Подобные люди нашлись в числе лиц еще учащихся и оканчивающих свое образование, в числе таких, которые по каким-либо причинам не могли окончить свое образование и должны были оставить заведения, или если и окончили курсы, то не имеют определенных для существования занятий, и наконец, в числе тех, которые хотя и имеют более или менее обеспеченные средства к жизни, но по складу ума и воображения способны увлекаться различными утопиями.

Вследствие сего, для предупреждения большего распространения обнаруженного в нашем Отечестве зла, необходимо было бы принять нижеследующие меры:

1. Разъяснить надлежащим образом вред и опасность для существующего строя государства происходящие от принятия его подданными и распространения в среде их преступного учения коммунизма, и потому установить в законах строгие меры взысканий, однородные с мерами наказания за действия, клонящиеся к низвержению существующего  правительства, за поступки, доказывающие принадлежность к последователям сего учения или участие в приготовительных мерах  к распространению оного.
2. Воспретить устройство без ведома и согласия правительства всяких ассоциаций, артелей или собраний, для каких бы целей они ни предполагались, а за направлением существующих учредить самый строгий секретный надзор.
3. Установить тщательное и незаметное наблюдение за направлением, даваемым в школах, гимназиях, семинариях, университетах и проч. заведениях воспитателями и профессорами, за системою их преподавания и за духом, развиваемым в среде воспитанников и вольнослушателей.

Все эти меры, соединенные с постоянным наблюдением за пресе­чением путей, проводящих к нам из заграницы учение коммунизма, не могут не иметь значительного влияния на ослабление пропаганды этого гибельного учения».

В сущности, ничего нового: многоветвистые корни крамолы тянут­ся на Запад, откуда некие злонамеренные предводители партии комму­нистов регулярно засылают в Россию своих эмиссаров. Практические предложения сводятся тоже, как обычно, к тому, чтобы «тащить и не пущать». Однако на полях этого сочинения Александр II начертал: «Меры эти признаю необходимыми».

Рескриптом 13 мая 1866 г. на имя вице-председателя Государственно­го совета, князя П.П. Гагарина император распорядился навести в стране порядок. Репрессии обрушились на демократическую печать, были за­крыты «Современник» и «Русское слово». Подверглись ограничению права земств, и были расширены полномочия губернаторов. Ужесточил­ся надзор за высшей школой, студенчеством и молодежью вообще.

На столичных улицах стало небезопасно появляться «понигилистически» одетыми, ибо, по мнению высшей полиции, «со дня преступле­ния 4 апреля среда, воспитавшая злодея, заклеймена в понятии всех благомыслящих людей; а потому и ношение костюма, ей присвоенного, не может, в глазах блюстителей общественного порядка, не считаться дерзостию, заслуживающею не только порицания, но и преследования». Стриженых барышень в синих очках, круглых шляпках и платьях без кринолина предлагалось препровождать в полицейское управление и брать с них подписку о «неношении помянутой одежды». В противном случае преступницам грозила немедленная высылка из столицы административным порядком с учреждением за ними строгого наблюдения. Что уж говорить о тех, кто был замечен в более серьезных проступках и признан распространителем губительных западных теорий.

Неминуемый арест ожидал также тех, кто стремился «уплатить долг народу», как, например, члены «Рублевого Общества» (конец 1867— весна 1868 гг.). Среди них, кстати, был Герман Лопатин — тот самый, который после дегаевско-судейкинского погрома начала 80-х пытался реанимировать «Народную волю». Молодые люди собирались сделаться кочующими сельскими учителями. Попутно они планировали беседовать с крестьянами на исторические и политические темы, распространять литературу, исключительно легальную, и провести подворное статистическое описание. Судя по их показаниям, несостоявшиеся просветители хотели ознакомить крестьян с действительно небесполезными в народной жизни вещами. Среди них арифметика и счетоводство; домашняя гигиена и ветеринарное искусство; практическая геометрия и межевание; основные понятия по географии и истории; основы отечественного законодательства и важнейшие подробности последних реформ; отрывки из лучших литературных произведений. «Единственным нелегальным пунктом в нашей программе было собирание фактов, наблюдений и опытов по вопросу о том, насколько наш простой народ доступен антиправительственной пропаганде, так как этот вопрос был в то время очень спорным для нас...», — писал Г. Лопатин.

Власти вмешались раньше, чем все это вышло из области фантазий. До суда не дошло, члены «Рублевого Общества» отделались разными сроками административной ссылки. Так поступали всегда, когда отсутствовал формальный состав преступления — нельзя же, в самом деле, судить за намерения. А наказывать можно и должно. Голос трезво мыслящих людей, которые призывали не раздувать дел до несвойственных им размеров, на вершинах власти услышан не был. Жесткими мерами правительство только увеличивало массу наэлектризованного и недовольного «мыслящего пролетариата».

Кстати, не стоит забывать, что даже при отсутствии прямых распоряжений высшего начальства, которые отличались бы держимордовской глупостью, начальство низшее на Руси испокон веков чрезвычайно ретиво. В архивах III Отделения сохранилась масса дел об «удалении от должностей учителей народных училищ за вредное их направление». Например, учитель всенародного 3-классного Белевского училища Дмитрий Никанорович Воейков был уволен за то, во время возвращения крестного хода с Иордани, став на возвышенном месте большой улицы  и, облокотясь на перила, все время не снимал с головы своей шляпы, рисовался своим неуважением к святыне». Хотя, наверное,  просто стояли крещенские морозы. Преподаватель Белгородской семинарии Василий Сланский лишился места в связи с донесением помощника начальника Курского губернского жандармского управления о том, что в нравственности Сланского обнаруживается направление к нигилизму, в выражениях его проявляется несочувствие к установленному порядку, вообще, по испорченности характера и дурному направлению личность неблагонадежная...». Никакой конкретики это сообщение не содержит. А ведь таких подозрительных лиц обычно отстраняли от должности с дальнейшим «недопущением к обучению и воспитанию юношества как в учебных заведениях, городских и сельских, так и в частных домах», лишая возможности зарабатывать на жизнь трудом, к которому они готовились.

Неудовлетворенность, нетерпение и нетерпимость становились спутниками «нового человека». III Отделение — «око Государево» — не разглядело мирного, созидательного потенциала деятельности разночинной интеллигенции. Правительство, которому повсюду мерещилась революция, само множило ряды тех, кто оказывался «наименее заинтересованным в сохранении существующего строя».

Не думаю, что мне удалось сказать что-то особенно новое. И, безусловно, в том, что оппозиция обернулась революцией, а революция — террором, нельзя обвинять только власти, для этого в среде будущих народовольцев существовали и внутренние причины социально-психологического свойства. Но все же «репрессии, непропорциональные преступлениям», надолго вырывая молодых людей из мирной обыденности, лишь укрепляли их решимость идти по революционному пути. Реакция властей была столь же неадекватной, сколь и недальновидной, хотя именно в первые десятилетия после Великой реформы существовала реальная возможность направить энергию молодого поколения в мирное русло.

Е.И.Щербакова, доцент, заместитель заведующего
кафедрой общественно- гуманитарных дисциплин
Московской школы экономики МГУ
им. М.В. Ломоносова, (г. Москва, 2013 г.)