Ключевые слова: История

Из истории пьянства на Севере Западной Сибири

29 декабря 2014 года

«Море пьянства, питаясь реками и речками
из бесконечного числа винокуренных и водочных
заводов, покрыло большую часть нашего обширного
отечества, захватывая в свою пучину всех,
кто приближается к его берегам».
П. Кокшаров. «Письма о пьянстве». Тобольск, 1894.

Водка имеет в России особый статус… Вокруг этого символа особенно с XVI века постоянно закручивались сюжеты один пуще другого, в том числе и на государственном уровне. В истории взаимоотношений русских с коренными жителями Западно-Сибирского Севера водка постоянно находилась в центре внимания. На нее списывались грехи. Одни произносили это слово как проклятие, другие шептали как молитву. Оно переходило из разговора в разговор, кочевало из одной газетной статьи в другую. Выносились приговоры сельских сходов, принимались законоположения.

Со второй половины XIX века в российской прессе, общественных и политических кругах вопрос о спаивании инородцев Севера стал выдвигаться особенно активно. И тезис о том, что в пьянстве северных аборигенов виноваты пришлые, и прежде всего русские, сохранился и поныне.

Но действительно ли виноваты русские? И если да, то в чем именно?

В книге «История кабаков в России в связи с историей русского народа», вышедшей впервые в Москве в 1868 году И.Г. Прыжов писал о том, что открыли рецепт водки арабы еще в IX веке. В Европе она появилась в XIII веке и до XIV века употреблялась как лекарство и эссенция, продаваясь по аптекам. На рубеже XIV – XV веков водка от генуэзцев , торговавших с Переяславом и Ромном, попала на Южную Русь, а в первой половине XVI века распространилась по всему северо-востоку Руси. Любопытно примечание автора: «Хлебное вино при первом появлении своем в Европе названо было водою жизни, aqua vita, и с этим именем перешло в южную Русь: оковита. По способу приготовления водки, ее назвали на Украине горилкой; сербы  и северо-восточная Русь прозвали ее водой: русское – водка, сербское – водица».

С появлением водки питие превратилось в общественную проблему. Алкоголь пагубно влиял на здоровье, экономику и политику.

Вероятно, первое, широкое знакомство аборигенов Ямала и побережья Обской и Тазовской губерний с крепким алкоголем можно отнести к началу XVII века, то есть ко времени основания Мангазеи.

Е. Кузнецов в сочинении «Первые кабаки в Сибири» (Тобольск 1890 г.) писал: «До того времени, пока по следам Ермака в Сибирь не явились хозяевами русские, инородческое население е я ни кабаков, ни пагубного продукта последних не знало: между сибирскими татарами русскую водку заменяли свои одуряющие изделия, из которых более распространенным была буза, приготовлявшаяся из проса, а остяки, самоеды и другие северные племена употребляли любимый напиток из мухомора.

Первый кабак на территории Западной Сибири был открыт около 1598 года в Верхотурье, а следующий – около 1615 года в Тобольске. Тобольский вскоре был закрыт, но как сообщает тот же Е. Кузнецов: «Тайная виноторговля, начинаясь в Тобольске, распространялась и на другие места: в хранящихся в одном московском архиве сибирских делах есть дело, относящееся к 1834 году с заглавием «Сыскное дело Павла Хмелевского о том, что в 1838 едучи из Тобольска в Турухан мед бочками, а вино в скляницы и чарки продавал». Можно предположить, что вместо закрытого в Тобольске царева кабака тут нарождались и пускались в путешествия по далекой Сибири кабаки иного рода – воеводские и, так сказать, плавучие».

Наверняка спиртное проникло на сибирский север и до появления кабаков в Верхотурье и Тобольске. С появлением же после 1651 г. кабаков в Тюмени, Березове, Сургуте, Томске возможность алкоголизации коренных северян стала широкой и постоянной.

В первой половине XIX века многие путешественники, ученые, государственные деятели и просто северные русские обыватели отмечали сильно развитое пьянство у сибирских самоедов. Впрочем, были и другие оценки. Например, в 1833 году в Москве вышла книга врача Ф. Белявского «Поездка к ледовитому морю». В ней он итожил опыт более чем трехлетних исследований болезней, распространенных на Крайнем Северо-Западе Сибири. Описывая нравы туземцев он сообщал: «Самоеды еще добрее остяков, умны, рассудительны, тверды и несколько упрямы; они не предаются пьянству и весьма немногие из них пьют вино; большая часть оного совсем не употребляет».

П. Кокшаров в «Письмах о пьянстве» (Тобольск 1894) отмечал: «В отношении злоупотребления хмельными напитками коренное русское население оказало заметное влияние и на покоренные народы. Так, сибирские инородцы, быт которых в первое время представлял вообще довольно неблагоприятную почву для обрусения, слишком скоро переняли пагубную страсть к вину. Случаи злоупотребления хмельными напитками среди инородческого оседлого и бродячего населения Сибири превратились в некоторых местностях в явление обыденное…»

Прямым следствием пьянства кроме нравственных потерь и подрыва здоровья, было обнищание части коренного населения.

«Еще в те «старорежимные» времена в XIX и начале XX веков, государственные мужи и ученые напрямую думали о том, как бы устроить получше поглаже, погармоничнее сосуществование северных аборигенов с этим русским национальным напитком (да простят автору пропагандисты сугубой трезвости сию очевидность) или вовсе оградить коренных северян от него» (История ямальского Севера Т. 1. 2004 г. с. 86 В.Н. Гриценко)

«Правительство запрещало ввоз вина в стойбища (хотя позднее оно было оклеветано большевиками как «организатор» спаивания коренных северян). А Сибирский комитет еще в 1830 году запретил ввозить к «инородцам» даже лекарства, настоянные на спирте. Тобольская губернская газета «Сибирский листок» отмечала: «… все запрещения администрации оказались бессильными в борьбе, с одной стороны, с жадностью русских колонизаторов к наживе, а с другой – с наклонностью инородцев к пьянству»

Тобольский губернатор А.Н. Муравьев в своем послании к императору Николаю I весьма подробно останавливался на проблеме пьянства аборигенов тайги и тундры: «Из сей торговли открывается, что слишком 24 000 ведер вина (т.е. водки), составляющих в испорченном виде до 40 000 ведер, выпущенных в 1832 году и расположенных на народонаселение из 1400 душ русских мущин и детей состоящее (приводится в год по 28 ведер на душу) служат вместо денег значительным способом приобретения рухляди и рыбы в сих годах из Березовского края вывезенных, самые же деньги переходят в руки откупщика, которого там довольно правильно сравнить можно с меновщиком, пускающим в оборот свое вино в обмен на деньги, не имеющие надлежащего хода. Сие столь справедливо, что некоторые из благомыслящих инородцев, восчувствовав всю пагубу, которой неминуемо подвергаются от такого порядка вещей, подали мне прошение об уничтожении продажи вина между ними».

Размышления тобольского губернатора, многосторонний анализ ситуации вылились в конечном счете в конкретную просьбу на имя царя: «Всеподданейше прошу Вашего Императорского Величества соизволения продажи вина между инородцами, точно так, как она позволена между русскими, потому единственно уважению, что все способы к запрещению оказываются недействительными и служат только поводом к величайшим злоупотреблениям и обидам несносным. Инородцы более того уже не могут пить, как они пьют в настоящее время, и если бы даже возможно было самыми строгими таможенными мерами совершенно преградить ввоз вина в Березов: то непреодолимое пристрастие их к оному и уже закоренелая привычка обратит их за сим напитком в Енисейск, чему есть даже примеры. Если напротив покупка вина будет им разрешена, то с сим вместе прекратятся все злоупотребления, по части сей производимые».

Во второй половине XIX века незаконной, безакцизной торговлей спиртным на территории нынешнего Ямало-Ненецкого автономного округа все активнее стали заниматься зыряне-оленеводы. Источниками торговли служили березовские и тобольские винные склады. Содержимое последних переправлялось на Крайний Север рыбопромышленниками в объеме нескольких тысяч ведер ежегодно. Этот процесс был замедлен и видоизменен в связи с приездом в Обдорск акцизного надсмотрщика в 1887 году, торговля стала скрытной, но распространилась на более отдаленные уголки тундры.

С ростом рыбных промыслов и оживлением экономики края обыватели Обдорска (в основном русские) неоднократно ходатайствовали об открытии у них питейного заведения и склада. В 1890 году разрешение об этом было получено. Цена на водку в Обдорске и окрестностях упала с 1 рубля 50 копеек до 50-60 копеек за бутылку. Наконец-то водка стала продаваться неразбавленной и без примесей.

Объем продажи спиртного вырос к 1895 году до пяти тысяч ведер ежегодно. Особенно интенсивно шла торговля во время ежегодных обдорских ярмарок, хотя спиртное продавали только по 2-3 часа в сутки.

Современники с горечью и недоумением отмечали, что открытие кабака принесло более вреда, чем пользы. И, как ни странно, прежде всего из-за снижения цены на водку. Дело в том, что теперь любой мог приобрести на розлив даже самое малое количество спиртного, не дожидаясь накопления значительной суммы, как это было необходимо ранее. Кроме того, «спиртоносами», распространителями, торговцами водкой в тундре теперь чаще всего становились сами ненцы.

В целом в последнюю четверть XIX века обсуждение вопроса о распространении спиртного среди остяков и самоедов приобрело особую остроту. Окончательно сформировался миф, здравствующий и поныне: «русские спаивали и спаивают инородцев». А в качестве непременного доказательства приводилось то обстоятельство, что «инородцы» пили, причем все чаще и больше. С нарастающим азартом.

Не легче, чем у ненцев, обстояло дело и у хантов. Как отмечал современник, корреспондент «Сибирского листка»: «Никакое лакомство, никакой даже самый ценный, относительно, подарок, предложенный остяку, не располагает его так к откровенности и щедрости, как 2-3 рюмки даже самой скверной сивухи».

Российские ученые принимали тезис о «спаивании» коренных северян как аксиому. И примеры этого процесса приводились ими во множестве, поскольку казались однозначно убедительными. Большинство примеров выглядело как простая схема: приехал русский купец, всех напоил, а потом стал за бесценок скупать богатства.

Между тем среди наблюдений ученых и чиновников случались и такие, которые должны были навевать другие размышления и выводы. Да и в губернской прессе того времени «спаивание» и «спивание» отражалось весьма подробно, позволяя добросовестнее подойти к оценке проблемы. Довольно ярко высокую степень самодеятельности по распространению алкоголя отражает описание А.А. Дуниным-Горкавичем в книге «Тобольский Север» (СПб, 1904) специфического хозяйственного цикла коренных жителей побережий рек Надыма и Ныды (территория современного Надымского района Ямало-Ненецкого автономного округа).

Предлагаем три достаточно пространных выдержки:

«По прекращению последнего лова ныдские самоеды с пыжьяном отправляются в Сургут, куда едут один месяц, так что домой приезжают в половине или конце января. В Сургут едут без чумов, которые оставляют в местах зимних кочевий, также остаются женщины, дети, лишние олени. Для продовольствия оставляют хлеба, калачей, рыбы, да кроме того оставляются убойные олени; если чего из провизии не хватит, то оставшиеся едут в Хэ (туда только два дня езды): там все можно купить. Больших запасов рыбы ныдские самоеды себе не оставляют. На вырученные от продажи пыжьяна деньги покупают исключительно вино, которое променивают на оленей самоедам Пуровским и Тазовским».

«Закупив вина, ныдские самоеды отправляются домой. Половину пути едут по большой самоедской дороге до реки Танловой, которую пересекают три раза; от р. Танловой – еще день езды (30 верст) до разстанья; дорога в Ныду идет на Север, а самоедская – восточнее. Встречных низовых самоедов они сначала угощают и сами пьют, а затем уже торгуют вином, причем за маленького оленя дают две-три бутылки, за среднего – пять, а за большого – восемь бутылок. Нередко случается, что пуровские и тазовские самоеды, будучи не в состоянии под влиянием временного опьянения продолжать дальнейший путь, остаются на месте встречи с надымскими самоедами. За время остановки их на этом месте подходят следующие чумы, так что в конце концов образуется целый съезд самоедов, где пьянство продолжается иногда в течение нескольких дней».

«А между прочим вот картинка местных отношений. Остяки и самоеды с рр Надыма и Ныды являются в Сургут и даже с. Тундринское с рыбой – преимущественно пыжьяном (которого привозят годами до 3000 пудов) – раньше всех инородцев, нередко даже в конце ноября месяца. Продав рыбу, они закупают только необходимое для своего обихода, большая часть выручки идет на покупку вина, с которым стремятся назад, навстречу движущимся самоедам рр. Пура и Таза, и ведут с ними бойкую, беспатентную торговлю вином, продавая его не дешевле 1 рубля за бутылку. Они же ссужают бедняков в долг деньгами и оленями, требуя уплаты вдвое. Деяния этих инородцев тоже преступны. Их-то куда выселишь?»

Б.М. Житков в книге «Полуостров Ямал» (СПб, 1913), написанной по экспедиционным материалам, отмечал, характеризуя ненцев: «Водку запасают в зависимости от достатка и любят ее сильно. Однако спиться на расстоянии 600-800 верст от винного склада трудно, и пьяных на Ямале мне почти не приходилось видеть. В нужном случае покупают и в тундре водку у запасливых, уплачивая оленя, т.е. 10 руб. за четверть».

Но вернемся в Обдорск. Администрация, давая разрешение на открытие кабака, руководствовалась следующими соображениями: во-первых, стремлением извести на нет тайную продажу водки в Обдорске и ближайших окрестностях; во-вторых, созданием возможности для населения пить чистую водку, а не суррогаты ее; в-третьих, снижением реальной цены на бутылку в полтора-два раза. В значительной степени эти цели были достигнуты. Но, исходя из того, что наличие кабака привело к дальнейшему увеличению потребления спиртного окрестными ненцами и хантами, губернская администрация в 1897 году закрыла кабак в Обдорске. А ведь можно было предположить, что к увеличению потребления привело само распространение привычки пить водку, независимо от того, «кабацкая» ли она, «зырянская» или ненцами из Сургута везена.

Одни представители общественности приветствовали закрытие, отмечая, что в «инородческой» среде «кабак не может оказать никакого благодеяния, кроме полного разорения». Другие рассуждали следующим образом: «Конечно, кабак – зло. Но если рядом поставить гораздо худшее зло – распространение беспатентной продажи водки в Обдорске со всеми присущими ей злоупотреблениями, то, конечно, из этих двух зол нужно выбрать меньшее, то есть кабак. Регламентация здесь может принести только пользу. Но кабаку в Обдорске нужно дать не ту организацию, которую он имел до сих пор, то есть нужно открыть общественный кабак, но только общественный инородческий кабак, чтобы вся польза от него шла в руки не кучки совершенно чуждого инородцу элемента – русских обдорян, а самого потребителя – инородца. При наличности существующих условий в положении иноролца, самой радикальной мерой было бы безусловное прекращение ввоза спиртных напитков в Березовский округ, как это проектировал еще Сперанский в 30-х годах; к сожалению, алчность торговцев не способна, конечно, остановиться ни перед какими преградами, чтобы нажить лишний рубль на несчастной страсти полудикого инородца к водке».

В общественной среде задавались вопросом: «Кабака теперь нет. Но пробовали бы подсчитать, сколько вывезено водки и спирта из кабаков г. Березово, закрывшихся было совсем во время существования кабака в Обдорске и снова расцветших, как только кабак в Обдорске закрылся?» Один из авторов в «Сибирском листке» от 11 февраля 1899 года отвечал на этот вопрос так: «А между прочим из одних Березовских складов, по имеющимся у меня не совсем даже полным сведениям, выходит, что в 1898 году за 11 месяцев вывезено в Обдорский участок 4450 ведер, но, разумеется, эту цифру надо бесконечно умножить, чтобы получить потребляемое количество водки в Обдорском участке, так как огромное количество, не поддающеес, к сожалению, никаким учетам, подвозится баржами, пароходами – осенью и весной каждого года, наконец, транспортом сухим путем из Архангельска и Сургута».

И далее: «Вообще водка широкой волной льется в тундре».

Пьянство вело к росту количества преступлений, которыми чаще всего были кражи оленей, а иногда и грабежи, от которых страдали тундровики, подпив при посещении Обдорска.

С контрабандным провозом и беспатентной торговлей пытались бороться чиновники. Например, во время Обдорской ярмарки 1903 года становому приставу удалось арестовать несколько транспортов вина, что, по мнению наблюдателей, оказало немалое влияние на сокращение ярморочного пьянства «инородцев».

С 1 июля 1904 года в Березовском и Сургутском уездах была введена казенная винная монополия в полном объеме. Но, как отмечал А.А. Дунин-Горкавич в статье «Современное положение и нужды Тобольского Севера» (1906 год), «пьянство среди инородцев не только не уменьшилось, как предполагалось в свое время, а приняло, наоборот, угрожающие размеры: сеть казенных винных лавок сделала доступ вина в район инородческих поселений крайне легким, низкая же цена его (48 копеек за бутылку) дала возможность местному населению потреблять алкоголь в значительно больших размерах, чем это было раньше».

Подводя итоги, нельзя не сказать, что вопрос о распространении спиртного на западносибирском Севере поистине оказался проклятым вопросом, решить который власти оказались не в силах. Можно повторить цитату из «Сибирского листка» от 20 сентября 1892 года: «… все запрещения администрации оказались бессильными в борьбе, с одной стороны, с жадностью русских колонизаторов к наживе, а с другой – с наклонностью инородцев к пьянству».

В начале XX века многонациональная Сибирь далеко опережала Европейскую Россию по сумме пропиваемых денег. Так, за пятилетие 1904—1908 годов горожане Европейской России жертвовали Бахусу по 12 рублей 67 копеек, а селяне – по 3 рубля 66 копеек на каждую душу населения в год. Сибирские же горожане пропивали по 27 рублей 47 копеек, а селяне – по 5 рублей 83 копейки. Особенно преуспевала Западная Сибирь, которая выпивала ежегодно в два раза больше Восточной.

Исследователь Сибири И.Н. Шухов писал в 1922 году: «Соседство инородцев с русскими породили пьянство и дурные качества, как хитрость и обман. Одним словом, инородцы страдают от русской культуры, а не от русской активности».

В конечном счете, выбор и воля народа, этноса решают, что именно заимствовать из культуры соседей и какое место определять этому заимствованию в культуре собственной. Экономические условия или, тем более, политический режим по отношению к этому выбору вторичны.

Кстати! Не стоит ли русским с ненцами предъявить счет арабам?

В.Н. Гриценко
История Ямальского Севера в 2-х томах
Т. 1, 2004 г.