Ключевые слова: История

Апостол трезвости. М.Д. Челышов в публицистике М.О. Меньшикова «Как воскреснет Россия?»

5 октября 2015 года

 

«Выбирайте трезвых людей, не только лично трезвых, но, если возможно, наследственно трезвых. Послы народные должны быть из тех, что не угрожали бы пьяными скандалами в священных стенах, которые были бы психологически приличны, всегда сдержанны, достойны своей высокой роли. Не нужно лентяев мысли, не нужно циников, неврастеников, ругателей, горланов, громил, для которых важно не благо народное, а упоение погромом, хотя бы и словесным. Пусть первый собор наш, собор земли русской, напомнит нам все великое, что мы забыли, и, между прочим, истовую важность предков и благородство их речи».

М.О. Меньшиков «Как воскреснет Россия?»

 

2 июня 1907 г.

Теперь о пьянстве не говорят, как не говорят более ни о каких серьезных вопросах: государственная жизнь остановилась о барьер парламента, который, как остановившийся паровоз, не двигает поезд, а тормозит его. Плохая Государственная Дума, высланная столь нетрезвым населением, загородила государственный путь, но настанет же момент, когда мы вспомним, наконец, что время не ждет, что мы гибнем, что от дум и слов необходимо перейти к делу. В числе трагически неотложных, «проклятых» дел стоит бедствие народного пьянства.

На недавнем съезде партии 17 октября сильное впечатление произвела речь самарского гласного М. Д. Челышева. Она была выслушана и, как многое сильное, тотчас забыта, между тем, есть веши, которые правительству и обществу забыть нельзя. То, что почти треть государственного бюджета у нас основана на эксплуатации не производительных сил, а порока народного, есть такой корень бедствий, который делает почти излишними другие объяснения народного упадка. Именно неудержимому пьянству народному г. Челышев *приписывает и проигрыш войны. «Как пьяный великан не мог бы справиться с трезвым карликом, пьяная Россия не могла совладать с маленькой страной, не пропившей своего Бога». (*М. Д. Челышев. Главная причина нашего несчастья.)

«Все мы пьяны и пьяных били нас,— говорит г. Челышев.— Я глубоко уверен и докажу фактами, что все наше разорение и весь позор произошли от того, что кто-то узнал средство, которым можно нас привести в столь убогое и беспомощное положение. Враги русского народа добились... даже через законодательство, чтобы народ опоить, расслабить не только тело, но развратить душу». . (стр. 526)

Надо заметить, что сам народ издавна инстинктом чувствовал страшную опасность пьянства. В народе не раз возникало движение к трезвости, но правительство в податных целях противодействовало этому движению. Задолго до войны, по словам г. Челышева, «чуть не повсеместно, словно по внушению свыше, стали составляться приговоры в сельских обществах, чтобы не было вина. Но там, вверху, кто наблюдал за жизнью русского народа и кому его благополучие и материальное обеспечение было не нужно или опасно, сумели нажать какую-то кнопку, и Святейший Синод циркулярно, через архиереев запретил попам говорить о вреде пьянства, и попы замолчали. Проходит ряд лет: народ принудительно оставленный без поддержки своих духовных руководителей, сам, повторяю, из предчувствия опасности стал составлять приговоры о том, чтобы насильно не допускать в своем селе кабаки. Тогда виноторговцы начинают уговаривать их, предлагая за право открытия кабаков сотни, тысячи и даже иногда десятки тысяч рублей... И народ, прельщенный златом и опоенный вином, стал допускать за деньги открытие у себя питейных заведений. Но в скором времени предчувствие чего-то ужасного в будущем возымело действие, и вновь посыпались приговоры — ни за какие деньги не допускать в свое селение кабака. Тогда враги русского народа пошли в открытую борьбу против этого благого желания народа. Они выдвинули при дворе Государя Императора неизвестного до того человека, который, достигнув доверия Государя, обманул как самого Государя, так и народ. Обманул изданием указа, что, якобы для уменьшения пьянства и для равномерного употребления населением вина необходимо продажу его взять в руки казны..., там, где десятки лет не было кабака, посадили насильно винную лавку.  (стр. 526-527)

Но что результаты их колоссальной реформы оказались гибельными, это бесспорно.

По словам господина Челышева, «с открытием монополии народ стал пить страшно много; со времени крепостного права употребление вина на душу крестьянского населения в десять раз стало больше. (стр. 527)

По расчетам нашего автора (Челышева), «казенка торгует одной только водкой, без виноградного вина и пива, на сумму около 700 миллионов рублей», а если принять в расчет и другие спиртные напитки, то в итоге получится не менее миллиарда рублей. «На этот миллиард дают пять миллиардов полубутылок... Обыкновенно человек пьянеет не только с полубутылки, но иногда и с четверти бутылки. Получается, в лучшем случае, пять миллиардов пьяных, а потому не рабочих дней». Если вычесть праздники и принять, что рабочий день в среднем стоит не менее рубля, то, по расчетам господина Челышева, ежегодная стоимость народных потерь от пьянства выйдет не менее 4 миллиардов рублей в год. «Хозяин семьи 250 дней ходит пьяный, а остальные дни с похмелья», «вот отчего у нас сельское хозяйство пришло в упадок! Никакие усовершенствованные машины не спасут его. Посмотрите, кто у нас в поле работает? Отец-старик, жена с высохшей грудью, все время ходящая беременной, да ребята на высохших ногах»... Ко всему этому прибавьте дикий погром, вносимый пьяницей в семью, побои, скандалы, драки, порчу скота, поджоги с пьяных глаз и пр. Пьянство разлагает начисто органическую ткань семейно-трудового быта. «В последнее время,— говорит господин Челышев,— явились даже два новые сословия: в городах — «босяки», а в деревнях «старые черти» — это отец с матерью. Пьяная молодежь ни во что не ставит старшее поколение; если прежняя жизнь народная тысячу лет держалась на авторитете «стариков», то теперь безусый парень лезет батьке в бороду, и никакой справы с ним нет. «Чти отца твоего и мать твою» — над этой претензией «старых чертей» смеются. Эта заповедь вместе с остальными выброшена из народного обихода». (с.528)

Каким образом государство рассчитывает управлять нравственно рассыпавшимся народом — я не знаю; я уверен, что этого не знают и наши так называемые «государственные люди». Вы, может быть, подумаете, что ценою нравственной катастрофы народ достиг каких-нибудь материальных результатов? Да, только самых бедственных. Пусть цифры, приводимые господином Челышевым, слишком круглы и несколько гадательны, однако им нельзя совсем не верить. По его вычислениям, родная ему Самарская губерния за последние 25 лет пропила столько, что этих денег хватило бы не только выкупить всю землю — удельную, казенную, помещичью и купеческую, но хватило бы на выкуп половины соседней губернии. Население одного Самарского уезда пропило за четверть века 50 миллионов рублей, не считая процентов и потери рабочего времени. Что же мужики за это приобрели? «А приобрели они вот что: дома живут в землянках, едят мякину, а в городах и крупных промышленных пунктах лучшие здания — это тюрьмы, дома умалишенных, с применением всех последних изобретений санитарии.

Единственная, так заботливо охраняемая правительством промышленность делает народ голодным и выгоняет его на улицу под плети и пули, и потом им же наполняются наши окраины. И от этого народ в массе сделался нищим, без всякой собственности». Человек без собственности ниже дикаря. Если это не святой, то непременно зверь. От полчищ этих голодных двуногих приходится уже отбиваться сколько-нибудь состоятельному населению. (с. 528.)

У нас надеются на аграрную реформу, и в самом деле, она стоит в центре народного переустройства. Но, по расчетам господина Челышева, наиболее радикальный черный передел без выкупа прибавил бы всего около десятины на душу «Судите сами надолго ли может хватить пьяному человеку одной десятины? День попил — ее нет». Нет сомнения, что оставить народ гнить в пьянстве и затевать какие либо великие реформы так же глупо, как на гнилой канве вышивать жемчугом. Будьте уверены — самая тонкая работа разлезется. Все пойдет прахом, как уже идет. У нас думают, что корень бедствий — недостатки государственного строя. Но при множестве бесспорных недостатков государственный строй не мог бы так измотать народ, как измотала его чисто физическая отрава — водка. Притом же малоземелье народ трезвый непременно развил бы высокую культуру и был бы несравненно богаче, чем теперь, когда его точит эксплуатируемый правительством чисто физический недуг. Страшно читать у господина Челышева цифры физического вырождения в народе под гнетом удесятеренного за эти сорок лет пьянства. За 26 лет, предшествовавших манчжурской войне, норма роста у новобранцев уменьшилась на 1,5 вершка а «обмер груди измерять почти перестали», иначе некого было бы брать на службу. Вместе с громадным подъемом пьянства наблюдается поражающий рост преступности и сумасшествия, причем 90 % сумасшедших больны от алкоголя. (с. 529.)

О пьянстве бесполезно кричать, пока их превосходительства заняты читкою своих ролей в Думе. Министрам некогда, им нужно время, чтобы сочинять реплики для господ Алексинских и Нечитайл. Кричать вообще о каких бы то ни было серьезных вопросах сейчас совершенно бесполезно, однако и не кричать нельзя. Крик — это грустное право умирающего народа, как всякого умирающего существа. Вероятно, не более как этим правом руководился самарский октябрист, напоминая власти, что откладывать вопрос о пьянстве нельзя. Русский человек в тридцать раз беднее иностранца, но народ русский в пятнадцать раз тратит меньше на просвещение, чем на водку. «На рубль дают просвещения, а на пятнадцать рублей развращения. Один день народ учится, а пятнадцать пьянствует». Лучшее здание в заграничной деревне — школа, лучшее здание у нас питейное заведение, казенный винный склад. (стр.529)

Около 350 миллионов государство тратит ежегодно на одну организацию спаивания народа! Говорят, иначе нельзя: «нужен доход», но,— справедливо говорит господин Челышев,— это равносильно доходу, «когда мать живет от разврата родной дочери». Чтобы дать казне 400 миллионов, народ затрачивает четыре миллиарда. Каждый казенный рубль, вырученный на пьянстве, обходится мужику в 10 рублей. Разве не безумие такая финансовая политика?

Если молодая Россия, спившись с кругу, прозвала старое поколение «старыми чертями», то, может быть, не совсем несправедливо. В самом деле, как это мы, старое поколение, допустили свою родину до столь безобразного порока? Как мы не сумели отстоять молодежь народную от заразы, явно гибельной? Каким образом христианское общество вынесло позор — видеть государственность свою организатором пьянства? Посмотрите, что делается в языческих странах. В Японии, например, курильщики опия караются пятилетним заключением. В Китае посев и ввоз мака запрещен; не только не ставят чиновников заправлять курением опия, но за приверженность к курению увольняют от службы. Так попечительно смотрят «отсталые» власти на какие-то там желтолицые свои народности. У нас же правительство с гордостью печатает, что, несмотря на войну, голод, мор и бунт, из года в год поступление питейных сборов идет все успешнее...

29 ноября 1907 г.

Как от одного плохого доктора больной переходит к другому и к третьему, так несчастная наша родина перешла в ведение третьей Думы со всею кучей своих воспалительных и гнилостных процессов, которые не исчезают, а скорее усиливаются от плохого лечения. (с. 530)

В числе именно смертельных зараз третья Дума унаследовала и трагический вопрос о народном пьянстве. Это специальность господина Челышева, самарского депутата. Господин Челышев — один из самых характерных персонажей третьей Думы. Интересно было появление его на трибуне в день декларации правительства. После бесчисленного множества перечисленных законопроектов по всевозможным вопросикам, каждый в грош ценой, после красноречивой речи господина Столыпина, среди высоко политических речей различных лидеров вдруг раздался голос совсем из другой оперы. На трибуне стал высокого роста брюнет, промышленник из крестьян в русской поддевке, без крахмального белья, но с крупным бриллиантом в перстне. Могучий голос, способный перекричать парламент, а главное — захвативший оратора вопрос могучей важности, хотя вовсе не политический, а бытовой. Трудно изобразить замешательство парламента и министров. Они казались накрытыми врасплох, они растерянно ждали, когда же скандал кончится. Впечатление именно скандала производят каждый раз речи господина Челышева — из тех скандалов, когда в лицемерном обществе вдруг затешется «невоспитанный» человек, который начнет, не стесняясь, говорить правду в глаза вместо условной лжи. (с. 531.)

«Наши «господа народные представители» только что расположились отвести душу в политических приятных разговорах, только что почувствовали себя ораторами, которые могут гулять в «кулуарах», делиться на «фракции», слушать «лидеров», предлагать «формулы перехода» и прочее, только что они втянулись в бесконечную канитель политической метафизики, где все — «требования», все «права» и, по-видимому, не предполагается никаких обязанностей, как вдруг из их же среды встает черная поддевка и, размахивая богатырской, сверкающей бриллиантовым перстнем рукой, возглашает: «Позвольте, господа! А кабак-то вы забыли?!» Какой кабак? В смущении переглядываются гордые тем, что поделились на кучки, господа кадеты, октябристы, мирно-обновленцы, умеренновцы, лостепенновцы или как они там называются.— Какой кабак? Переглядываются министры. Этакая досада! Весь сценарий испорчен. Тут порядочные люди между завтраком и обедом разговаривают о политике, и вдруг — кабак!

Вот причина, почему к господину Челышеву даже друзья относятся с ироническим одобрением. Ему похлопывают в разные моменты его живой и страстной речи, но часть депутатов довольно глуповато смеются, многие ворчат — «довольно!» заставляя председателя Думы призывать оратора к вопросу. Боже мой, ну кабак так кабак, прогалопируйте на своем коньке, если угодно, несколько минут. Это вносит в Думу даже некоторое оживление, но говорить «целых полчаса» о народном пьянстве — покорно благодарим!

К сожалению, господин Челышев, хотя и с задатками крупного оратора, но без всякой школы. У него еще не выработалось искусство покорять внимание слушателей. Он тянет, он не умеет располагать доводы в нарастающем порядке и, что особенно убийственно, — он в одной и той же речи повторяется. Избалованные земские жантильомы и интеллигенты этого переварить не могут. Вот объяснение, почему Катон в поддевке со своим постоянным и единственным припевом: монополия esse delendam, начинает возбуждать пренебрежение и к себе и к громадному вопросу, что он столь смело выдвинул. Он первый выдвинул пьянство в парламент, и это делает ему честь и, может быть, даст ему историческое имя. Из всех партий, сказать, кстати, вопрос о борьбе с народным пьянством поставил на свою платформу лишь одни «Союз русского народа».

Но оцените обломовщину наших патриотов: вместо того чтобы самим развернуть знамя государственной борьбы с бедствием, правые уступили эту честь октябристу господину Челышеву. Правда, господин Челышев октябрист, кажется, по недоразумению. Судя по верности Основным Законам, включая охотно употребляемый господином Челышевым законный титул Государя, судя по горячему патриотизму его речей, самарскому лидеру трезвости недолго оставаться в партии «аккуратных» господ гучкпстов. (стр. 532)

Я против народного пьянства, о чем давно писал и в «Неделе», и в "Новом Времени», так что мне не трудно было найти в брошюре и речах господина Челышева многое, как будто мною сказанное. Естественно, мне остается с величайшим сочувствием приветствовать появление в парламенте депутата, возбуждающего этот вопрос. Пусть господин Челышев не смущается иронией, пренебрежением и даже открытым сопротивлением многих членов Думы его идее. Все это должно заставить его еще серьезнее заняться великой задачей. Ему следует составить в Думе свою группу, пусть это будут люди разных лагерей, но лишь бы хоть на этом страшном вопросе они сошлись и единодушно провели его в законодательном порядке, Нет сомнения, на стороне господина Челышева будет много крестьян. Вероятно, примкнет к нему и часть духовенства; нельзя поручиться, что не примкнет кто-нибудь из аристократии и интеллигенции, хотя оба эти класса, к сожалению, всего крепче запомнили из русской истории известную фразу Владимира о вине. Русским патриотам, к числу которых, бесспорно, принадлежит господин Челышев, необходимо добиться, чтобы в эту же сессию, не откладывая, был внесен какой-нибудь закон, если не о полном прекращении, то хотя бы о серьезном ограничении чудовищного народного порока. (с. 533)

Из среды пьяниц выдвигаются горячие защитники пьянства, под видом «умеренного потребления вина» (границы умеренности принимаются quantum satis). Чтобы оправдать очевидное зло, придумываются скользкие теории, говорят: «На Западе пьют больше нашего, только там умеют пить».

К глубокому сожалению, кроме снисходительности самих пьяниц, громадная трудность в борьбе с пьянством лежит в корысти заинтересованных классов… В силу выгоды и только выгоды каждый раз, когда заговорят против пьянства, раздаются крики: «Ах, да что вы! Все это преувеличено! Вред пьянства не доказан. Пей, да дело разумей!» и пр., и пр. (стр.537)

Не труд Сизифа — обычная наша канцелярская борьба с народными бедствиями; нужен труд Геркулеса, нужен прямо подвиг, чтобы справиться с гидрой пьянства. Необходимо энергетическое вмешательство молодого парламента, нужно все могущество Верховной власти, чтобы остановить народную гибель. Только глубокая уверенность, что это вполне осуществимо, и дает возможность вновь и вновь писать о пьянстве. «Царь, помни об Афинянах!» «Республика, помни о Карфагене!» Русское общество, впервые допущенное к державной работе, помни о дьяволе, о жестоком и мрачном духе (Spiritus vim), что вселился в когда-то сильный народ наш и сделал его расслабленным и бесноватым.

Неужели, в самом деле, первая цель, для которой существует народ наш под небом — это пропить, во что бы то ни стало, 700 миллионов своего достояния в год? Неужели народ существует только для дани своему правительству — и нисколько для своего здоровья, для радости трезвого и разумного бытия? «Хорошо, пусть так — отмахнется на подобные упреки раздосадованный бюрократ.— Оставьте, однако, фразы! Всем известно, что пьянство — великое зло, но ведь казне нужны деньги. Придумайте же, как обойтись казне без акциза, и затем морализуйте сколько угодно». Что ответить на это?

Есть средства обойтись без водки, не нарушая интересов казны. Они реально существуют, эти средства, и если вы о них ничего не слыхали, то тем печальнее для вас. Беда не в недостатке средств, а в тяжелой инерции, в какой пребывает правящий класс. О, если бы министры наши глядели на жизнь с государственной высоты, если бы их захватывала сколько-нибудь тревога за свою родину. Они нашли бы множество исходов, потому что потрудились бы поискать их.(с. 540)

Теперь же, не задумываясь об ужасных последствиях, с девизом; «день мой — век мой», некоторые господа как будто решили, что это гениальная афера — опоить народ и заставить его снести в казенный кабак все, до рубища, до последнего гроша...

Громовой голос депутата Челышева вопиял все эти пять лет, можно сказать, в пустыне.

11 декабря 1912 г.

В числе 352 представителей народных, пожелавших представиться Государю Императору, не будет, к глубокому сожалению, одного, голос которого поистине шел из глубин народных, как бы от сердца матери-земли. Я говорю о крестьянине М. Д. Челышеве, депутате III Гос. Думы. Он не выбран в IV Думу, и могучий голос его уже не будет оглашать зал Таврического дворца. С тою черствою неблагодарностью, с той мелкой завистью к успеху, примеры которой школьники учат у Фукидида и Саллюстия, русские граждане на заре своей политической свободы стараются нередко потопить своих выдающихся трибунов, сжить со свету славных вождей, чтобы самим выскочить на их место. Увы, не место красит человека: взгромоздив свои фигурки на прославленный пьедестал, мелкие люди только подчеркивают этим свою незначительность. Из-за каких-то коммерческих дрязг самарские купцы лишили и родной город, и Россию одного из самых блестящих народных представителей, который оказался созданным для русского национального парламента. Враги называли Челышева мужиком, невеждой, но крестьянство-то его, его коренная, неразрывная связь с деревней и родным народом — они-то и составляли тот драгоценный ценз, важность которого прямо неизмерима при условии прирожденного ума и таланта. Ведь при последнем условии именно то, что Челышев был «мужик», и доказывало, что был не «невежда» в народном деле, а напротив — наиболее осведомленный, наиболее просвещенный из депутатов по части народовидения. В сравнении с ним прямо жалкими неучами и даже дикарями могли показаться те «народные представители» из знатных дворян, что, родившись в раззолоченных палатах и будучи воспитаны на руках гувернеров и гувернанток всевозможных национальностей, отлично осведомлены о жизни английских снобов и французских актрис, но имеют весьма смутное понятие о своей губернии. Челышев в звании «представителя народа» был не самозванец, как очень и очень многие дворяне и разночинцы. (с. 587.)

Выходец из Владимирской деревни, не прервавший с нею земледельческой связи (его семья до сих пор сидит на наделе), Челышев выбился из каторжных условий деревенского захолустья благодаря богатырской натуре, как выбиваются многие купцы. На пути к богатству и славе его сильный природный ум захватывал бездну сведений из живой действительности и выработал себе то глубокое понимание русской жизни, которого очень недостает иным министрам.

— Да, но все же он необразованный человек, он, кажется, не был даже в гимназии, — небрежно заметит иной читатель. На это я, имевший удовольствие беседовать с М. Д. Челышевым, отвечу, что в гимназии, как в лицее и правоведении, таким людям, пожалуй, нечего было бы и делать. Самородок гениального склада, он каким-то чудом, шутя, подобно покойному Кокореву, усвоил между делом все нужные ему результаты школьной образованности, все развитие культурного ума, все понимание вещей, доступное университетским людям. И сверх того, он обладал ясновидением таланта, которого не дает никакая школа. В немногих беседах с Челышевым меня удивляла глубина его государственных взглядов и способность каждый из них (например, по вопросу о хлебной торговле) вооружить изучением специальных литератур, и не только на русском языке. Большой это человек, хотя и с крестьянскими манерами, и большую, прямо несчастную ошибку сделала Самара, не выбрав его еще раз в Государственную Думу. «Он надоел со своей агитацией против пьянства»,— говорят его не совсем трезвые враги. Но это-то и составило его заслугу. Именно потому, что он особенно горячо принял к сердцу самый проклятый вопрос народной жизни, его и следовало бы еще раз послать в парламент. Никто из России не изучил пьянства с более настойчивой и захватывающей страстью, как Челышев. Никто не собрал по этому вопросу более исчерпывающего материала. Никто в Думе не являлся более него во всеоружии знаний, необходимых для освещения этой язвы. Казалось бы, как не выбрать Челышева, как не сделать этого апостола трезвости постоянным послом народным в Думе от одной из самых жгучих народных нужд? Я не говорю о других сторонах народной жизни, на которые Челышев наводил свое понимание, как сверкающий прожектор. Уже одной его специальности — по пьянству народному — было совершенно достаточно, чтобы не только выбрать Челышева, но заплатить, если бы это было возможно, большие деньги, лишь бы удержать его в Государственной Думе.(с.588)

Провал Челышева в Самаре, как некоторых других выдающихся депутатов в разных городах, возвращает нас к несовершенству нынешнего избирательного закона. Мне кажется, нельзя предоставлять людей замечательных, доказавших свою полезность стране, на жертву мелкой провинциальной зависти и предвыборной интриге. Радикалы говорят, что при всеобщем избирательном праве на основании четырехчленной формулы подобного безобразия не было бы; гражданин, доказавший свои государственные заслуги, непременно был бы выбран если не от Самары, то от Саратова или, точнее, от всей России. Всеобщее избирательное право при посредстве тайной, внепартийной подачи голосов выдвинуло бы к законодательству аристократию ума и таланта, т. е. действительных выразителей национальной воли. Теоретически не отрицая этого и не останавливаясь над реформой, вероятно, очень отдаленной, я позволю себе заметить, что, даже не идя столь далеко, состав народного представительства мог бы быть значительно улучшен: достаточно было бы дать Государственной Думе право кооптации, подобное тому, что применяется в Государственном Совете. Там члены, избранные от населения, дополняются таким же числом избранных Короной. Следовало бы и Государственной Думе предоставить право самой дополнить свой состав (например, до 500 человек) избранием на правах членов тех общественных деятелей, которые по разным отраслям народной жизни приобрели себе авторитетное имя. Как ни бедна наша культурная жизнь, все же наберется несколько десятков лиц, о которых говорят: это первый знаток пожарного дела, это первый по части скотоводства, это первый тюрьмовед и пр., и пр. Все эти «первые», насколько я убедился из случайных встреч с некоторыми из них, поражают прежде всего одной чертой: глубокой заинтересованностью в своей специальности, неутомимой и страстной преданностью своему вопросу. Подобно Челышеву, и эти фанатики той или иной народной нужды (например, господа фон Ландезен, Бартоломей, Неверович, князь С. Урусов, Мещерский и прочие), о которых мне вскользь приходилось упоминать,— все они полезны, как профессора, как академики своих вопросов. Согласитесь, что, занимаясь со страстью десяти лет все одной и той же темой, нетрудно дойти до дна ее. Каждый из таких авторитетов в Государственной Думе мог бы заменить специальную комиссию или дать трудам ее одухотворенную, полную практической осведомленности жизнь. Едва ли нужно прибавлять, что участие подобных, выбранных самой Государственной Думой народных представителей, столько же украсило бы ее состав, сколько усилило бы ее производительность. Государственная Дума должна представительствовать не сословные и партийные предрассудки, а, по возможности, разум народный, практическое знание и талант. (с. 589.)

Если так, то можно ли без боли мириться, что такие блестящие представители народа, как Челышев, остаются вне стен Думы?

Не только Дума — в лице Челышева и правительство потеряло благодетельную для него, хотя и крайне неприятную силу. Никто столько крови, вероятно, не испортил В. Н. Коковцову, главному автору винной монополии, как неугомонный самарский депутат. Но это беспокойство было полезно, как горчичник,— оно давало надежды, что стихийная косность в этом вопросе будет, наконец, сломлена и на пьяную погибель действительно будет обращено серьезное государственное внимание. Насколько правительство нуждается в просвещении по этой части, показывает странная позиция казенного органа «Россия» в вопросе о народном пьянстве. Читатели, вероятно, еще не забыли забавных усилий одного из казенных публицистов, господина Лохтина, пытавшегося доказать, что русский народ самый трезвый на свете, что он вообще мало пьет, а деревня русская и совсем не пьет. Обмолвившись столь яркой нелепостью, казенный публицист нашел, что это для него очень хорошо, и поспешил прибавить другую. На основании корреспонденции кадетской «Речи» сотрудник «России» доказывает, что там, где нет казенной продажи вина, народ просто погибает от суррогатов…

Вот каким благочестивым вздохом разрешается казенная логика. Боже, что будет, что с нами будет, если вина и водки не будет вовсе!

Трезвому народу ничего не останется, как пить азотную кислоту.

А чтобы Челышевы не беспокоили нас с трибуны Государственной Думы, мы предоставим им по этому вопросу помолчать... ( с. 593)

 

Комментарий:

01.10.2015 г.

Вот так писал публицист Михаил Осипович Меньшиков и невозможно более сократить материал: каждая его высказанная мысль весома, а строки о самарском депутате Михаиле Дмитриевиче Челышове, борце за народную трезвость – это важнейший исторический материал.

Александра Фарина