Ключевые слова: История

Потребление спиртных напитков. Пьянство и обжорство

18 июня 2015 года

ПОТРЕБЛЕНИЕ СПИРТНЫХ НАПИТКОВ

Способы питья спиртных напитков оказываются чрезвы­чайно устойчивыми и могут сохраняться даже в тех слу­чаях, когда народ в силу изменившихся природно-хозяйственных условий переходит к другому напитку. Инте­ресно в этом отношении исследование Л.П.Потапова, который показал, что один и тот же способ питья, отражающий древнюю практику уравнительного распреде­ления спиртного, бытовал при дворе узбекского хана в XVII в. и у узбеков и южных алтайцев в начале XX в., хотя в первом случае пили кумыс, во втором — бузу из проса, а в третьем — араку (молочную водку).[1]

Обычай пить «за здоровье» на Руси отмечен уже «Повестью временных лет». Княгиня Ольга, желая отом­стить древлянам за смерть мужа, устроила тризну на его могиле.  «Посем седоша древляне пити, и повеле Ольга отроком своим служити пред ними. И яко упишася деревляне, повеле отроком своим пити на ня. а сама отъиде кроме, и повеле дружине своей сечи деревляны».[2] Выра­жение «пити на ня» переводят как «пить за их честь», но, учитывая контекст, можно думать, что оно здесь связано и с погребальной обрядностью и значит в переносном смысле также «пить за смерть или на смерть» древлян.[3] С.М.Соловьев не исключал даже, что в Древней Руси существовал «обычай пить в погибель кому-нибудь, как пить за здравие».[4]

Древнерусское выражение «пити (на кого)», по-види­мому, описывало такую процедуру, когда один человек отпивал из чаши и передавал ее другому (ср. белорус­ское присловье: «Пью на цябэ повным кубком, добрым здаровьем, што мыслю сабе, то и табэ»).[5] «Повесть временных лет» сохранила рассказ о том, как был отравлен князь Ростислав: «Единою же пьющю Ростиславу с дру­жиною своею, рече котопан: „Княже! Хочю на тя пити".  Оному же рекшю: „Пий".  Он же испив половину, а половину дасть князю пити, дотиснувся палцем в чашю, бе бо имея под ногтем растворенье смертное, и вдасть князю, урек смерть до дне семаго».[6]

У многих народов полагалось, чтобы хозяин первым попробовал пишу и питье, приготовленные для гостей: этим показывали, что угощение не отравлено и с ним не насылается порча. Отсюда — сохранившийся доныне обычай, чтобы тот, кто разливает вино, сначала отлил немного в свою рюмку. По сведениям с Украины, если бы хозяин предложил гостю выпить первую чарку, то рис­ковал бы услышать в ответ: «Може ти якоi отрути при­готовив, шо не хочеш попробувать».[7]

По украинским поверьям, чтобы навести порчу на человека, нужно, выпив всю водку из стакана, в последний момент незаметно выпустить в него немного водки изо рта, потом снова долить стакан и передать другому человеку.[8] Если кто-нибудь поступал столь негигиенично, то он риско­вал подвергнуться обвинению в колдовстве. Известен и способ противостоять порче: для этого стоит только под дно чарки подставить мизинец, когда пьешь от «воро­га», и тогда вся сила чар пропадет.[9]

Обычай пить спиртные напитки вкруговую, известный у многих народов, по-видимому, имеет архаические истоки. Наиболее простой и прозрачный в семантическом отноше­нии случай наблюдал Л. Я. Штернберг у нивхов. «Если вы поднесете хозяину юрты рюмку водки, он никогда не позволит себе выпить ее один, сам он только пригубит, а далее уже она переходит ко всем обитателям дома, хотя бы их было десятки человек, не исключая детей, даже и грудных: иначе „самый большой грех, умереть можно"».[10] Необходимость равного причащения к спирт­ному напитку объясняется так же, как потребность де­литься пищей и угощать гостей, — представлением о том, что пища и питье исходят от родовых богов и принадле­жат всему роду в целом.

В более развитых культурах питье вкруговую значитель­но усложняется и приобретает ритуализованный харак­тер. Украинцы при угощении подносят рюмку водки сначала «первому сидящему, от старшего она шествует последовательно по рукам остальных гостей. Каждый из гостей, получивший рюмку… пьет за здоровье того, к кому рюмка должна перейти; высказывают еще при этом раз­личного рода пожелания».[11] На Руси существовали боль­шие серебряные сосуды, специально предназначенные для питья вкруговую; в XII в. их называли «чарами», в XV-XVII вв. — «братинами».[12]

В большинстве традиционных культур известно ри­туальное использование опьяняющих напитков (к ним примыкают и галлюциногены), с помощью которых шама­ны или участники ритуалов приводили себя в экстатичес­кое, «боговдохновенное» состояние. Наиболее древними опьяняющими напитками индоевропейцев были мед и ви­но. В Индии под влиянием новых условий обитания получил распространение наркотический напиток сома, который приготовлялся путем выжимания из растений со­ка давильными камнями.[13] Боги тоже предавались пьян­ству, например Индра совершал свои подвиги исключи­тельно под воздействием сомы. Человеку вкушение священного напитка несет не только силу и здоровье, но и пьянящую свободу, с которой приходит чувство приобщен­ности к кругу бессмертных богов. Показателен в этом отно­шении ведийский гимн Соме (VIII, 48):

Мы выпили Сому, мы стали бессмертными,
Мы достигли света, мы нашли богов…
Вот исчезли недомогания, болезни.
В бегство обратились силы тьмы: они испугались,

В нас поднялся Сома, распространяющийся повсюду.
Мы достигли  того места, где продлевают срок жизни…
О отцы, та капля, которая выпита.
Вошла в наши сердца, бессмертная в смертных.[14]

(Пер Т. Я. Елизаренковой)

Обычай пить «за здоровье», по всей вероятности, имеет мифологические истоки. По-видимому, ритуальным прообразом заздравной чаши является питье в честь божества. Несмотря на кажущуюся простоту, этот жест исполнен глубокого смысла. Сакрально отмеченный человек (шаман, жрец, царь) пьет в честь божества и в то же время как бы вместо божества и даже вместе с ним. Собственно говоря, во время питья он как бы становится богом, что и позволяет ему вкусить божественный напиток.

Характерно, что пьют именно за здоровье другого человека, а не за свое собственное, хотя напиток, по крайней мере с точки зрения пьющего, дает особые возможности именно ему, а не другому: «Пьют для людей, а едят для себя»; «Пьют да поют для людей, а едят да спят на себя».[15] Впоследствии происходит расщепление синкретического образа человека, воплощаю­щего Бога, на раздельные образы человека и Бога, и далее ритуал спускается в быт, и пьют уже не только за здоровье Бога или священною царя, но и просто за здоровье другого человека. Переходной ситуацией от сакральной к обыденной можно считать такую, когда царь, хозяин пира, подает гостю наполненную чашу, а тот выпивает ее за его здоровье. Два акта, «дать» и «брать», выступают в этом случае в нерасчленимом единстве. Взаимность, обратимость угощения проявляется, и в том, что если сотрапезник пьет за ваше здоровье, то вы обязаны выпить в ответ за него. Павел Алеппский свидетельствует о том, что русские «имеют обыкновение, поднеся гостю, передавать ему сосуд с водкой или вином и чарку, чтобы он налил и поднёс им».[16]

Отдельные черты ритуала заздравной чаши, повторяю­щиеся во многих традициях, объясняются именно его мифологическими истоками.

До сих пор перед питьем поднимают сосуды вверх; изначальный смысл этого жеста, по-видимому, в том, чтобы приблизить сосуд к небу, как бы предложить его небо­жителям или поблагодарить их. При угощении саке у айнов: «Движения все были медленные, торжественные. Получивший чашу не сразу выпивал её. Он… поднимал чашу вверх; это означало благодарность богам за данную ими возможность вкусить дорогого нектара».[17]

При питье произносится заклинание, обращенное к божеству, и в то же время это может быть заклинание от лица божества. Такая ситуация засвидетельствована Гельмольдом у балтийских славян: «Есть у славян удиви­тельное заблуждение, — писал он. — А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а ско­рее заклинания от имени богов».[18]

К божеству обращаются особым образом: поют, прибе­гают к ритмически организованной речи, в поздней традиции — к стихам. У якутов в начале праздника хозяин или шаман, взяв полный кубок, становился посере­дине круга на одно колено и с лицом, обращенным на юг, пел, прося у «Белого Создателя Бога» о счастье, богатстве и благословении для всех. Затем, восклицая «Уруй!», трижды поднимал кубок вверх. Окончив, садился на место, пил из кубка кумыс и передавал его по кругу.[19] Осмысление пения как разговора с Богом известно и в русской традиции: «Всяк, иже правя пение, с Богом беседует и с святыми».[20]

Манера пить алкогольные напитки, главным образом водку, одним глотком, поныне вызывающая такое удивление иностранцев, восходит, по-видимому, к ритуальной языческой практике. У литовцев в XV в. «жрец во время одного из празднеств должен был выпить каждую чащу в честь божества не только в один прием, но даже не касаясь ее рукой, а держа зубами, а затем бросить через голову».[21] По свидетельству англичанина Климента Адамса, Иван Грозный выпивал чашу «одним духом».[22] Таким же образом убеждали пить и иностранных послов, что вызывало у них немалые затруднения. Павел Алеппский рассказывает о том, что в конце одного обеда гости «выпили чаши за здоровье хозяина и хозяйки, осушая их до капли, ибо у них обыкновение, что кто не осушает чашу, тот считается отъявленным врагом, потому что не выпил за полное здоровье хозяина дома».[23] Согласно С. Герберштейну (1510 — 1520-е годы), русские пьют чашу до дна и при этом говорят, что они желают великому князю «удачи, победы, здоровья и чтобы в его врагах осталось крови не больше, чем в этой чаше».[24] В этом случае актуализируется архаическая связь вина с кровью и питье чаши приобретает характер магического акта.

В русском свадебном обряде дружка пил стакан браги с завязанными сзади руками;[25] молодой вставал на колени перед стаканом с брагой и пил, не дотрагиваясь до него руками.[26] Во время угощения на крестинах хозяин наливал «полный стакан водки, чтобы было полно, т. е. благополучно в доме». Выпив водку, каждый должен был покатить стакан по столу — «не оставляли бы зла в стакане».[27] Вообще недопивать и недоедать в гостях не разрешалось: иначе хозяину зло оставляешь.[28] «Кто не выпил до дна, не пожелал добра»; «Не допиваешь, так недолюбливаешь», — говорят пословицы.[29]

Обычай пить залпом вписывался в картину бытового пьянства, процветавшего на Руси. У иностранцев он ассоциировался отнюдь не с богатырством и молодечест­вом. «…если напиток хоть сколько-нибудь им нравится, — писал А, Олеарнй, — они льют его в себя как воду до тех пор, пока не начнут вести себя подобно лишенным разума и пока их не поднимешь порою уже мертвы­ми».[30]

ПЬЯНСТВО И ОБЖОРСТВО

Пьянство и обжорство имеют не только бытовые, но и ритуальные истоки. Так, например, у народов Сибири не осуждались, и даже более того — предполагались этике­том праздника излишества в еде и питье. У нивхов во время медвежьего праздника напоить допьяна своих гостей считалось величайшей честью.[31] Точно так же «величайшей честью для хозяина считается накормить гостей до пресыщения. Любезность доводится до того, что когда гость, объевшись жировой похлебкой, начинает изрыгать ее обратно, хозяин почтительно подставляет рот и выпивает изрыгаемое».[32] У пруссов в XIII в. считалось, «что они плохо принимают гостей, если те не напьются их напитка до опьянения. Есть у них в обычае, что в попойках они все участвуют и пьют без меры, вот почему все хозяева подносят гостю своему столько напит­ка, сколько они выпили сами, и такое подношение повторя­ется до тех пор, пока гость и хозяева, жена с мужем, сын с дочерью все не опьянеют».[33] Собственно говоря, в низовой традиции до сих пор существует представление о том, что «новый» человек должен упиться у всех на глазах, чтобы стать из «чужого» «своим».

В более развитом этикете и пьянство, и обжорство безусловно осуждаются. Например, у адыгов считалось большим позором и для самого человека, и для его семьи, если бы он напился в гостях.[34] По свидетельству итальянца Д. Интериано, в XV в. питье спиртного у черкесов (адыгов) имело характер торжественного и чинного ритуала. «Они выпивают постоянно, — писал он, — и во славу Божию, и во имя святых, и во здравие родичей, и в честь памяти умерших друзей, и в память каких-либо важных и замечательных подвигов, и пьют с большой торжественностью и почтением, словно совер­шая священнодействие, всегда с обнаженной головой в знак наивысшего смирения».[35] Впрочем, случаи ритуального пьянства отмечены и у адыгов.[36]

В древности славяне произносили при питье чаш заклятия от имени языческих богов. Своеобразные заклятия-благословения, по-видимому, звучали при питье и в Киевской Руси; такого рода формулы дошли до нас в надписях на древнерусских чарах.[37] С распростране­нием христианства на Руси обычай пить в честь языческих богов, с одной стороны, продолжал доживать в прежней форме, а с другой — принял христианизированные формы. В поучениях против остатков язычества не раз говорится о наполнении черпал и питии чаш в честь бесов, под которыми разумеются, очевидно, языческие боги.[38] Соот ветственно в старинных требниках обычным исповедным вопросом было: «Молилась бесом или чашу их пила?».[39] И в более позднее время, несмотря на гневные осуждения в церковных поучениях, пьянство, обжорство, а также сквернословие и другие формы антиповедения устойчиво сохранялись во многих народных праздниках и обрядах, имеющих языческие корни.

Церковная оценка пьянства как бесовского, антихри­стианского поведения способствовала сохранению его язы­ческой семантики и в свою очередь влияла на народную традицию. По наблюдениям знатока народной культуры белорусов Н. Я Никифоровского, во времени и месте пот­ребления водки «как будто что-то намеренно скрыто, точно потребители чего-то боятся или совестятся».[40] Причины этого кроются в «многочисленных рассказах о происхождении водки, где прямо говорится о сатанин­ском начале ее, а отчасти и в конечном воздействии водки на неумеренного потребителя, когда тот доходит до сатанинских наваждений».[41]

Пьяный легко становится достоянием злых сил: «В пьяном бес волен»; «Над пьяным и оборотень потеша­ется».[42] Пьяный как бы переносится в иную реальность, он и выглядит так нелепо, потому что ведет себя не по законам этого мира. В поиске иного состояния и высшей свободы, выхода из круга повседневности, очевидно, и кро­ются психологические истоки пьянства. Выражение «допился до чертиков» описывает такое состояние, когда человек уже обрел особое зрение и увидел чертей, которые и до этого находились бок о бок с людьми (ср. образ ребенка, который видит покойников, незримо для взрос­лых присутствующих на поминальной трапезе).

По свидетельству А. Олеария, при встрече гостя питье водки имело обязательный характер.[43] Пьянство вообще являлось традиционной чертой русского гостеприимства.[44] При дворе московских государей старались напоить ино­земных послов и часто преуспевали в этом. «Кто не пьет лихо, тому нет места у русских», — писал П. Петрей.[45]

Между тем правоверным сознанием подобное поведе­ние, особенно в его крайних проявлениях» могло восприни­маться как антихристианское. Именно в таком ключе изображает пиры Ивана Грозного Андрей Курбский.[46] Принудительное пьянство характерно и для застолий Петра Великого. В XX в. «валтасаровы пиры» несколько неожиданно возродились в сталинское время. Знаменитые ужины у Сталина начинались в 10 — 11 вечера и кончались в 3—4 утра. «Собиралось, скажем, 8, 10 или 12 человек. Шампанское, коньяк, лучшие грузинские вина, водка лились рекой. Сам хозяин пил не так много, отдавая предпочтение сладкому шампанскому и винам типа „Хван­чкары". Но других пить заставлял исходя из тезиса „что у трезвого на уме, то у пьяного на языке". Отказ пить воспринимался как боязнь проболтаться о чем-то, желание что-то скрыть. Поэтому никто в конечном счете не отказывался».[47]

Как и пьянство, обжорство имело первоначально ри­туальный характер и сопровождало культовые праздники древних славян. Христианские проповедники осуждали и обжорство не только как бытовой порок, но и как остаток языческого культа.[48]

По представлениям восточных славян, обжорство объясняется тем, что вместе с человеком в еде принимают участие «нечистики», ср. поговорки. «Ест как не в свое брюхо» (т. е. много), «Ест (пьет) как не своим ртом» (т е. вяло, плохо)[49]. «Кто сядет есть, не умывши рук и не помолившись, то этот человек съедает в три раза более, чем ему полагается, потому что это будет есть не он, а с ним сидящие домовые, лесовые и проч. Они сидят около немоляки, разинув рты. Человек почерп­нет ложку и думает, что это себе в рот несет, а это кому-нибудь из сидящих с ним духов».[50] Н. В. Гоголь вполне в духе народных представлений описал подобную трапезу в «Пропавшей грамоте». Дед рассказчика, оказавшись за одним столом с ведьмами в пекле, «придви­нул к себе миску с нарезанным салом и окорок ветчины; взял вилку, мало чем поменьше тех вил, которы­ми мужик берет сено, захватил ею самый увесистый кусок, подставил корку хлеба и — глядь, и отправил в чу­жой рот. Вот-вот возле самых ушей, и слышно даже, как чья-то морда жует и щелкает зубами на весь стол».[51] В фольклоре и в народных поверьях обжорство при­писывается демонологическим персонажам. Не удается накормить уродливого крикливого ребенка, подброшенного ведьмой вместо украденного человеческого дитя; стоит выйти из дома, как он съедает всю пищу да еще бьет горшки.[52] Сверхъестественным аппетитом обладают и ходячие мертвецы. В одной быличке мертвец выпивает два ведра водки и съедает восемь ведер пищи.[53]

В   былинах   нечеловеческим   аппетитом   отличаются враждебные персонажи — Тугарин, Идолище.

Стали тут пить, есть, прохложатися.
А Тугарин Змеевич нечестно хлеба ест:
По целой ковриге за щеку мечит.
Те ковриги монастырския;
И нечестно Тугарин питья пьет:
По целой чаше охлестовает.
Котора чаша в полтретья ведра.[54]

Кстати, в самом образе Идолища видят иногда отражение воспоминаний о языческих идолах. «Обжорство Идолища, пожирание целого быка, коровы, птиц и огром­ного количества питья нам кажутся поэтическим отголос­ком древних языческих жертвоприношений», — писал известный фольклорист Б. М. Соколов.[55]

Таким образом, обширная группа действий, восприни­маемых ныне как антиэтикетные, исторически восходит к ритуальным формам дохристианского, языческого поведения. Человек, нарушающий этикет, вольно или невольно возвращается в изжитое прошлое своей культуры.

* * *

[1] Потапов Л.П. Древний обычай, отражающий первобытнообщинный быт кочевников // Тюркологический сборник. М.; Л., 1951. Вып. 17. С. 164 — 175.

[2] Повесть временных лет // Повести Древней Руси. Л., 1983. С. 42 — 43.

[3] Котляревский А. А. О погребальных обычаях языческих славян // Сочинения. Спб., 1891 С. 119.

[4] Соловьев С. Очерк нравов, обычаев и религии славян, преимущественно восточных, во времена языческие //АИЮС. 1850. Кн. I. Отд. 1 С. 15.

[5] Потебня А А. Объяснения малорусских и сродных народных песен. Варшава. 1887. Т 2. С 460.

[6] Повесть временных лет. С. 84.

[7] Заглада Н. Харчування в с. Старосiллi на Чернiгiвщинi. Киiв, 1931. С. 184.

[8] Kolberg O. Dziela wszystkie. T. 31. Pokucie. Cz. 3. Wrozlaw; Poznan, 1963. S. 135-136.

[9] АГО, р. 8, оп. 1, ед. хр. 25, л. 6 (Осторожский и Кременецкий у. Волынской губ.).

[10] Штернберг Л. Я. Семья и род у народов Северо-Восточной Азии. Л., 1933. С. 39.

[11] Кульчицкий С. О суевериях, обычаях, повериях у жителей села Ставучан Хотинского уезда // Кишинев, епарх. ведомости. Отдел неофи¬циальный. 1873. № 17. С. 628.

[12] Рабинович М. Г. Очерки этнографии русского феодального города. М., 1978.  С. 204.

[13] Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси, 1984. Т. 2. С. 653.

[14] Ригведа. Избранные гимны. М., 1972. С. 144, 145

[15] Даль В. Пословицы русского народа. М., 1984. Т. 2. С. 261

[16] Павел Алеппский. Путешествие Антиохийского патриарха в Россию в половине XVII века. М. 1898. Вып. С. 164.

[17] Пилсудский Б. На медвежьем празднике айнов о-ва Сахалин // ЖС. 1914. № ½. С. 80.

[18] Гельмольд. Славянская хроника. М., 1963. С. 129.

[19] Серошевский В. Л. Якуты : Опыт этнографического исследования. Спб., 1896. Т. 1. С. 463.

[20] Смирнов С. Материалы для истории древнерусской покаянной дисциплины. (Тексты и заметки). М., С. 96.

[21] Липец Р.С. Эпос и Древняя Русь. М., 1969. С. 204. Примеч. 3.

[22] Английские путешественники в Московском государстве в XVI веке. Л., 1937. С. 58.

[23] Павел Алеппский. Путешествие Антиохийского патриарха в Россию в половине XVII века. М. 1898. Вып. С. 165.

[24] Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 219.

[25] Свадебные обычаи и песни у крестьян Саранского уезда // Пензенские губернские ведомости. Часть неофиц. 1864. № 9. С. 113.

[26] Предтеченский Я.  О свадебных обрядах г. Чердыни // Пермский сборник. М., 1859. Кн. 1. Отд. 2. С. 97

[27] ГМЭ, ф. 7 оп. 1, ед. хр. 1085, л. 6 (Орловский у. и губ.).

[28] Каллиников И. Народные приметы//ЖС. 1916. № 2/3. Прилож. № 5. С. 48.

[29] Даль В. Пословицы русского народа. М., 1984. Т 2. С. 211, 244.

[30] Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. Спб., 1906. С. 191

[31] Штернберг Л. Я. Гиляки, орочи, гольды, негидальцы, айны: Статьи и материалы. Хабаровск, 1933. С. 66.

[32] Там же.

[33] «Хроника земли Прусской» Петра из Дусбурга  / Пер., вступ. ст. и коммент. В. И. Матузовой // ВИ. 1986. № 7. С. 67

[34] Бгажноков Б.Х. Традиционное и новое в застольном этикете адыгских народов. // СЭ. 1987. №2. С. 94.

[35] Интериано Д. Быт и страна зихов, именуемых черкесами // АБКИ. С. 49

[36] Стрейс Я.Я. Описание города Терки//Там же. С. 102.

[37] Липец Р.С. Эпос и Древняя Русь. М., 1969. С. 70, 203-204

[38] Ржига В.Ф. Очерки из истории быта домонгольской Руси. М., 1929. С. 89.

[39] Смирнов С. «Бабы богомерзкие» // Сборник статей, посвященных В. О. Ключевскому. М., 1909. Ч. 1. С. 224.

[40] Никифоровский Н.Я. Очерки простонародного житья-бытья в Витебской Белоруссии и описание предметов обиходности. Витебск. 1895. С. 70—71

[41] Там же. С. 71

[42] Даль В. Пословицы русского народа. М., 1984. Т 2. С. 246, 247.

[43]  Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. Спб., 1906. С. 191

[44] Рейтенфельс Я. Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме третьему о Московии. М., 1906. С. 145.

[45] Петрей П. де Ерлезунда. История о великом княжестве Московском. М., 1867. С. 364.

[46] Курбский Андрей. История о великом князе Московском // ПЛДР. Вторая половина XVI века. М., 1986. С. 318.

[47] Микоян С. «Аскетизм» вождя //Огонек. 1989. № 15. С. 29.

[48]  Рязановский Ф. А. Демонология в древнерусской литературе М., 1915. С. 89.

[49] Даль В. Пословицы русского народа. М., 1984. Т 2. С. 253.

[50] ГМЭ. ф. 7. оп. 1, ед. хр. 1092, л. 4 (Орловский у. и губ.)

[51] Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. М., 1940. Т. 1. С. 188.

[52] Чубинский П. П. Труды этнографо-статистической экспедиции в Западнорусский край. Спб., 1872. Т I. Вып. 1. С. 194-195.

[53] Милорадович В.  Заметки  о малорусской демонологии // КС. 1899. № 8. С. 201

[54] Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1977. 2-е доп. Изд. С. 102.

[55] Соколов Б. Былины о Идолище поганом // ЖМНП. 1916. № 5. 2-я паг. С. 31.

 

Источник публикации: А.К. Байтурин. У истоков этикета. Историко-этнографический очерк этикета. Л., 1996.