Ключевые слова: Конкурс «Сухой закон как благо для России»

Искра света Саратовского брата из Полтавы

22 мая 2014 года

«Мы слышали, что в Саратове учреждается «Общество трезвости и улучшенной жизни». Инициатор учреждения этого «Общества» – один из известных местных филантропов», – извещал своих читателей «Саратовский дневник» 19 марта 1894 года. Газета, отличающаяся дотошностью – и вдруг не упоминает самого главного: кто же затеял это благое дело? Причину такой «стеснительности» понял, когда узнал имя основателя «Общества трезвой и улучшенной жизни» (именно так оно официально называлось) – Прокопий Адрианович Устимович.

Всё знающая «Википедия» представляет современному читателю П.А. Устимовича: «Прокопий Адрианович Устимович (1.12.1838 – 3.7.1899, Курск) – действительный статский советник, почётный гражданин Курска. Выходец из малороссийских дворян, имевших владения в Полтавской, Ярославской и Курской губерниях, сын курского губернатора А. П. Устимовича. Окончил училище правоведения (1860). Будучи товарищем председателя Одесского окружного суда, был избран 7 января 1871 на должность первого всесословного головы г. Курска сроком на 4 года (право на участие в баллотировке получил от матери – курской домовладелицы Н. Г. Устимович). (…). Под псевдонимом Полтавин писал и публиковал стихи патриотического характера. Был Полтавским губернским предводителем дворянства. После отставки уехал в Саратов, где издавал журнал «Братская помощь», некоторое время жил в Вильно, был членом Виленской судебной палаты и лишь на старости лет возвратился в Курск, где и умер».

Не уточнила «Википедия», что «Братская помощь» – журнал монархической направленности, а «Саратовский дневник», как и большинство газет того времени, грешил либерализмом, вот и не стали журналисты рекламировать своего идейного противника.

Зато сам Прокопий Адрианович немало о себе рассказал на страницах «Братской помощи». Нет, он не публиковал хвалебных статей «о себе, любимом» (хотя сделал немало добрых дел), просто пришлось к слову, когда откликался в своих заметках на события городской жизни. Так, уже в первом номере своего журнала (вышел в свет 15 июля 1888 года) редактор поместил своё заявление в Саратовскую городскую Думу от 30 мая того же года, в котором он, рассуждая о том, что городское самоуправление устраивает в городском театре гастроли столичных актёров, вопрошал: «…не следовало бы установить известный сбор с цены билетов, оплачиваемых публикой в собраниях для общественных удовольствий». Своё право обращаться к властям с подобными предложениями заявитель мотивировал тем, что он, «будучи уже два года жителем Саратова и в качестве местного потребителя принося и свою лепту в пользу города», убеждён, что «весьма естественною и нормальною должна бы казаться мысль, что, в то время, как за деньги более или менее значительные, одни пользуются общественными удовольствиями при содействии городского управления, другие, при том же содействии, должны бы как можно меньше бедствовать от разных существенных лишений, и, в особенности, от невозможности лечиться по неимению средств или по неимению места в больнице».

Конечно же, его предложение властьимущие не приняли. Вероятно, он был неудобен своим юношеским максимализмом (хотя в ту пору приближался к своему 50-летию), требуя от окружающих, чтобы они стремились жить по евангельским заповедям, не забывая делиться с бедными от своего достатка. Причём напоминал о том долге христианина не только со страниц журнала, но и в частных беседах, и за праздничным столом. И даже в… торжественной кантате, посвящённой 300-летию Саратова, положенной на музыку Экснера, будущего основателя Саратовской консерватории:

 

Город бойкий и красивый,

Мир приветный для гостей!

Город храмами счастливый,

Вот Саратов наших дней!..

Вширь раскинут он и в горы;

Много, много бедных в нём,

Но смягчает бедных горе

Не один богатый дом.

 

Кто-то откликался, посылал для страждущих рубль или два-три рубля, иные же искренне не понимали, для чего столь важный господин самолично ходит по лачугам, выискивает остро нуждающихся в помощи и публикует их адреса с призывом пойти и помочь страждущим. Когда ещё не издавал журнала, осаждал редакции газет, публикуя платные объявления с той же целью: помочь попавшим в тиски нищеты. В первом номере «Братской помощи» рассказал о нужде потерявшего работу Василия Ивановича Радаева («важно заметить, что Радаев к числу пьяниц не принадлежит»), отца шестерых детей мам мала меньше, у которого «даже самовара, единственного друга бедных, и того нет», проживающего в Глебучевом овраге у Привалова моста. После публикации в журнале откликнулся священник (имени не названо), купил самовар, дал денег, а главное – пристроил старшего сына в заработный дом для обучения ремеслу.

В своей благотворительности Устимович придерживался правила: не корми нищего рыбой, а дай ему удочку, если нуждающийся в помощи не инвалид, не калека, неспособный к труду. Ещё в первом выпуске журнала начертал своеобразную программу благотворительности: «Лицам, просящим на улице, не подавайте денег. Предложите нищему хлеб, если он голоден. Помогите ему одеждой, если он полунаг, особенно в холодное время. Сведите его к доктору или в лечебницу, если он болен, или купите ему лекарство. Но если вы желаете дать бедняку деньги, не поленитесь посетить его в доме его, и, удостоверяясь в его нуждах, помогите ему и деньгами, насколько можете, а если бедняк здоров – постарайтесь приискать ему работу».

Прокопий Адрианович даже спорил со всероссийским пастырем Иоанном Кронштадтским, в беседе с протоиереем высказав «решительное несогласие с ним в том, что нужно давать милостыню всем нищим на улице, за исключением пьяных», объясняя свою позицию тем, что он «враг слепой милостыни, столь потворствующей тунеядству, обману и пьянству и отвлекающей пожертвования от истинных бедняков и скрытых страдальцев». Устимович выступал за, как бы сейчас сказали, «адресную помощь». Сам он или же кто-то из его благотворительной конторы непременно посещали претендентов на материальную помощь и на месте решали, как и чем помочь. Случалось, что и отказывали, даже в журнале печатали о случаях, когда земляки пытались поживиться за счёт генерала (действительный статский советник – в гражданской табели о рангах приравнивался к генеральскому званию). В 1891 году посланный к просителю Василию Ларионову (тот, не обременённый болезнями, жил в собственном доме с бездетною супругою) сообщил, что тому не хватает денег… на табак. Прямо как в известной песне «у них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает»).

С первого года издания «Братской помощи» публиковал Прокопий Адрианович статьи о том, как борются с пьянством в Америке, в Европе, сетовал, что у нас в России нет, по примеру Запада, лечебниц для алкоголиков. В 1892–1893 годах не пожалел страниц для публикации пространных уставов обществ трезвости, начинавших возникать и в нашей стране: в Курской области, в Казани, в Санкт-Петербурге. Видимо, надеялся, что найдутся и в Саратове люди, кои взвалят на себя груз спасения погибающих пьяниц. Не дождался. А потому сам создал общество трезвости, обобщив и дополнив опыт предшественников. «Саратовский дневник» 19 марта 1894 года сообщал: «Цель «Общества» – борьба против пьянства, азартных игр (орлянка, карты, кости и проч.); искоренение: курения табака, сквернословия, грубого обращения с детьми и животными, а также борьба против роскоши, ношения драгоценных вещей, фальсификации съестных продуктов, уличной подачи милостыни, участия в общественных и частных дорогих пиршествах и празднествах, против праздничной торговли, почему члены Общества обязываются в воскресные и праздничные дни не покупать ничего в магазинах (кроме необходимых съестных продуктов)». Как видим, фронт работ предстоял немалый, а первоначально увлёк за собой Устимович всего двадцать девять человек.

Постепенно ряды трезвенников росли. «Покорнейше прошу вас принять меня в члены этого трезвого общества, – обращался к Устимовичу «мастеровой колокольный М.И.». – Я имею желание, насколько можно по своей силе возможности и способности послужить во имя блага отечества безвозмездно, членский взнос я прилагаю на будущий 1896 год три рубля, в действительные члены, а если нужно о личности моей удостоверения, то это я могу доставить, а сейчас я должен вам сказать не в похвальбу, что я от дней моего рождения к обществу трезвости принадлежу и по силе возможности ратоборствую против пьянства. Дай Бог, чтобы члены этого общества не на словах, а на самом деле друг друга тяготы носили и тем бы исполняли закон Христов».

А это – очень и очень не просто. Заявление мастерового пришло как раз в тот момент, когда в Обществе трезвой и улучшенной жизни произошёл раскол, о чём и поведал Прокопий Адрианович в 137 номере «Братской помощи», отвечая мастеровому М.И.: «Деньги переданы по назначению, но я уже с начала декабря не состою председателем общества и его правления. По недосугу вследствие службы своей (был членом судебной палаты в отделе гражданских дел – В.В.) и по слабости здоровья я вынужден был отказаться, а кроме того вижу и знаю, что общество, мною основанное и Вас интересующее, слишком идеальное для населения Саратова и вряд ли достойно существовать может. Не по Сеньке шапка. Обыкновенное общество трезвости по образцу многих было бы более, может быть, подходяще для Саратовцев. Отчёт наш за первый год (в приложении к № 136, лепта 4-я) более ознакомит Вас с моим взглядом, разделяемом и членами правления, из онаго выбывшими, как и я».

Слишком высокую планку установил Устимович для своих единомышленников. В то время, как другие общества трезвости ставили своей целью «противодействовать чрезмерному потреблению крепких напитков» (Санкт-Петербургское) или же «противодействовать употреблению спиртных напитков среди населения» (Казанское), саратовские трезвенники призывались основателем Общества трезвой и улучшенной жизни, кроме абсолютной трезвости, подавать пример и в других добродетелях. Прокопий Адрианович не играл в карты, а если ему их дарили, по неведению о его убеждениях («Карточная игра – явное обнаружение умственного банкротства. Не будучи в состоянии обмениваться мыслями, люди перебрасываются картами». А. Шопенгауэр), он приспосабливал их под… визитные карточки. Любовь его к ближнему распространялась не только на людей, но и на братьев наших меньших. В декабре 1891 года именно Прокопий Адрианович учредил Саратовское отделение Российского общества покровительства животным, объединив три десятка учредителей, в том числе дюжину ветеринаров, привлёк к работе и епископов, православного и католического, избрав девизом общества слова: «Блажен иже и скоты милует».

Человек должен миловать и скотов, а главное – стремиться самому не скатываться к скотскому положению, жить высокой духовной жизнью. А что есть духовная жизнь, у Прокопия Адриановича имелось своё мнение, отличное от общепринятого. В то время, как и простонародье, и господа тешили свою гордыню, празднуя именины, Устимович не уставал повторять: «Именины обратились у нас в какой-то языческий праздник, служа лишь предлогом для того, чтобы больше выпить вина, больше есть, больше хохотать и суетиться на все лады». Что же делать? Он рекомендовал «православным, хотя бы во имя чтимого Святого своего, ознаменовать празднество имянин добрым делом в утешение хотя одной семьи безпомощной или одного очень нуждающегося и страждущего человенка».

Конечно же, своими настойчивыми напоминаниями о христианском долге нажил себе врагов. Даже в той среде, откуда и не ожидал подвоха: священник Алексей Матюшинский обвинил его в… сектанстве на том основании, что «Братская помощь» носила межконфессиональный характер. Рядом с православными авторами соседствовали представители баптистов: Е.В. Кирхнер, В.Г. Павлов, М.А. Сторожев, И.А. Голяев, евангельский христианин М. Штейнбрехер, толстовец И. Файнерман. С течением лет рядом с названием журнала – «Братская помощь» – появлялись дублирующие – на английском, немецком, еврейском языках: Устимович звал к всемирному братанию, как и положено истинному христианину. А о том, что священник А. Матюшинский ошибался, причислив Устимовича к лютеранам, говорит тот факт, что первым на призыв Прокопия Адриановича поддержать журнал откликнулся епископ саратовский и царицынский преосвященный Павел, благословив издание «Братской помощи» и внеся сто рублей для почина благотворительности бедным.

С непониманием альтруизма сталкивался не только наш саратовский Донкихот, но и его товарищи. Так, его соученик по училищу правоведения Алексей Васильевич Белостоцкий, возглавив Санкт-Петербургское общество трезвости, вынужден был сложить с себя полномочия «по поводу неприятностей, созданных одним должностным лицом, который будто бы служит не только обществу, от которого получает разъездные, сколько трактирщикам, – горевал о товарище Устимович и восклицал: – Беда, что такие лица успевают ещё партию подобрать себе. И это в Петербурге!? Не может быть».

В горестях и печалях поддерживала его супруга Софья Александровна, одна из восьми директрис Дамского отделения Губернского правления попечительства о тюрьмах (возглавляла комитет попечительства губернаторша). Жили Устимовичи в доме Недоноскова на углу улиц Малой Сергиевской и Александровской (ныне Горького и Мичурина), а на противоположном углу располагалась редакция журнала «Братская помощь», в доме Шомбурга. На страницах журнала упоминается их дочь, проживавшая в столице.

Устимович покинули Саратов, вероятно, в 1896 году, уехав в Вильно. Обида на наш город возникла ещё и из-за предательства некоторых наших земляков, что видно из серии публикаций в газете «Саратовский листок» в ноябре 1895 года: имя Устимовича попало в… криминальную хронику. «Действительный статский советник П.А. Устимович, уезжая из города, – сообщала газета 1 ноября, – всё ценное имущество сложил в одной из лавок старого гостиного двора. 30 октября, отперев лавку, г. Устимович обнаружил пропажу двух ротонд, стоящих 1000 рублей. Что украдено из мелких ценных вещей и на какую сумму – пока ещё не приведено в ясность. Лавка, как полагают, открыта была подобранными ключами. Замок – без повреждений».

Любящий точность Прокопий Адрианович вынужден был в номере от 3 ноября дать своё видение происшествия: «30 октября я послал дворецкого своего и столяра открыть сарай, ключ от которого находился на хранении у страхового агента г. Гана (ибо вещи застрахованы). Ключ не пришёлся к висячему замку гостинодворского купеческого амбара, словно замок чужой». Так и оказалось: «родной» замок лежал на комоде в сарае, а среди разбросанных вещей валялись окурки тех непрошенных гостей, которые и унесли соболью ротонду жены и новую меховую ротонду дочери. «При амбарах купеческих – три сторожа, а ночью, говорят, – и злые собаки. Я вполне доверился ответственному хозяину и сдатчику амбаров», – объяснял выбор способа хранения ценных вещей Прокопий Адрианович.

«Я не я и лошадь не моя», – так можно перевести тот лепет, который в своё оправдание привёл купеческий староста Л. Лебедев в газете 5 ноября: «Никакой ответственности за сдаваемые помещения, принадлежащие обществам, не брал и не беру, и общества нигде, ни в каких сдаваемых ими помещениях своих караулов не имеют; все караулы остаются на обязанности самих арендаторов и съёмщиков лавок, о чём и был извещён г. Снежинский при съёме лавки».

Вся вина, таким образом, падала на стряпчего, и господин Снежинский 9 ноября поспешил откреститься от неё, рассказав, как он поверил помощнику старосты г. Македонову, сообщившему, что «амбар сторожил человек от купеческого общества, и что наниматель может быть покоен».

12 ноября вроде бы случилась разрядка напряжённости: «Нас просят напечатать, – извещала газета, – что «пропавшие» вещи г. Устимовича все нашлись у него дома, уложенные в ящике; как оказалось, они не были сданы на хранение». И это объявление – третье подряд предательство, теперь уже редакции газеты, ибо 14 ноября по просьбе Прокопия Адриановича напечатано существенное уточнение: вещи всё же пропали: «Устимович просит нас заявить, что, хотя две меховые ротонды действительно оказались непохищенными (были спрятаны в отдельном ящике), но всё же украдено много вещей, ценность которых владельцем их определена в триста рублей».

Полагаю, не столько пропажа, сколько поведение причастных к ней лиц огорчило Прокопия Адриановича. Саратов обеднел на одного неравнодушного гражданина, подписывавшего свои стихотворные произведения псевдонимом Полтавин (в память отца-полтавчанина и своего полтавского хутора Ветхаловка близ города Гадяч, куда он уезжал на лето), а прозаические публикации – словом Брат. Умер Прокопий Адрианович в 1899 году, немного не дожив до открытия в Саратове лечебницы для алкоголиков, о которой так ратовал, но успев порадоваться за трезвенников, обзаведшихся собственным театром и просвещавших народ в многочисленных чайных-читальнях. Всё-таки высоко поднятая им планка при учреждении Общества трезвой и улучшенной жизни сыграла свою роль по принципу «хочешь достичь многого – требуй невозможного». И его соратники, вкупе с трезвенниками всей России, добились не только многого, но и невозможного: в 1914 году Россия отрезвела. Нам пример, нам укор, и – тот рубеж, к которому нужно стремиться.

 

«Кто шёл средь множества путей

Путём труднейшим – человека,

Тому, кто твёрд на сем пути,

Дай Бог вперёд, вперёд идти», –

 

подводил итоги прожитого в день своего пятидесятилетия Прокопий Адрианович, а на каменных гранях его памятника на могиле (похоронен он на Всехсвятском кладбище Курска) земляки высекли строки его стихов:

 

Пока кто жив,

Пусть тот живёт

Свободной жизнью без запрета.

Но пусть он Родине несёт

Не пыль с дорог,

А искру света.

 

Владимир ВАРДУГИН