Ключевые слова: История

Бывшие помещики бьют рабочих

28 июля 2014 года

Заподозренные в нелояльности к властям крупные собственники сегодня, как и в прежние времена, вскоре остаются ни с чем. Однако из любого правила есть и исключения. В СССР, как выяснил обозреватель «Власти» Евгений Жирнов, прежние владельцы экспроприированного имущества продолжали им пользоваться и годы спустя после революции.

«Издевательство над тем, что для народа свято»

Идея всеобщего материального равенства в её самой радикальной форме – отнять всё у богатых и поделить – с незапамятных времён находила на Руси множество преданных сторонников. И именно ею воспользовались большевики в 1917 году для привлечения пролетариев и крестьянской бедноты на свою сторону. Не чуралась идеи отъёма собственности и интеллигенция. Публицист и театровед Георгий Крыжицкий, например, предлагал заняться конфискацией собственности монастырей и приводил в обоснование своей правоты множество аргументов:

«Число монастырей значительно возросло. Вместо 385 монастырей в 1764 г. теперь их насчитывают более 1100 при 90 000 монашествующих. При этом любопытно отметить, что, хотя мужских монастырей в полтора раза больше, чем женских (650 мужских и 450 женских), монахов втрое меньше, чем монахинь (24 444 монаха и 65 959 монахинь)! Из этих цифр ясно, что мужские монастыри вымирают, особенно если вспомнить, что первоначально почти все монастыри были мужские, а женские составляли лишь единичные явления. В настоящее время многие мужские монастыри за отсутствием монахов закрываются, и их превращают в женские. И не говорит ли всё это за то, что жизнь сама разрешила вопрос о судьбах монастырей, идущих навстречу неминуемой гибели?»

Ещё одним важным доводом в пользу изъятия монастырской собственности Крыжицкий считал огромное количество земли, принадлежащей обителям, — 450 593 десятины, или более 492 тыс. гектаров. На каждого монашествующего, таким образом, приходилось более 5 десятин хорошей земли, а с учётом того, что монахи землю не пахали, на монаха приходилось свыше 18 десятин, или 20 га пахотной земли.

«18 дес. удобной земли на душу – да это надел, о котором нашему крестьянину и во сне не снилось! – писал Крыжицкий. – Высший надел, для ведения хорошего отдельного хозяйства, да при том ещё не одним человеком, а работником семейным, определяется в 8-10 десятин. А между тем в настоящее время на одного монаха-бобыля в некоторых епархиях приходится даже не 18 десятин удобной земли, как напр. в Тамбовской, а ещё гораздо больше. Тут прямо потрясающие цифры. В Псковской епархии на 1 монаха в среднем приходится около 25 дес. удобной земли, в Томской – 53, в Енисейской – 60, в Семиреченской – 70, в Тифлисской – 105, в Терской – 107, а в Херсонской – 110! При этом необходимо иметь в виду, что в Сибири свободных удобных земель почти нет, так что новым переселенцам отводят участки на землях, отнятых частью у старых переселенцев, частью у инородцев. Вот почему эти цифры (относительно Сибири) так чудовищны.

Не менее важным аргументом в пользу изъятия у монастырей собственности Крыжицкий считал и поведение монахов: «Вот хотя бы Киевская Печерская Лавра. Монахи – упитанные рослые детины с заплывшими от жира лицами, на которых совсем что-то не видно следов «бдения, пощения и на земли легания», как выражались наши деды. Правда, вздумали было и в Киевских пещерах устраивать «ночные бдения», но их пришлось немедленно запретить: у могил первых русских святых, память которых свято чтится народом, монахи устраивали оргии разврата с богомолками… И это в одном из крупнейших и лучших монастырей! Поголовное пьянство, чудовищная лень, невежество, эксплуатация народа (поборы за все иконки, свечи, книжки, вплоть до баночек, в которых верующим продают ни больше, ни меньше как «тьму египетскую»!), грубейший разврат и издеватель­ство над тем, что для народа свято».

С публицистом многие были соглас­ны, но неожиданно руку помощи мона­стырям протянула советская власть. Прав­да, сама того не желая. Монахи и монахи­ни, как граждане РСФСР, имели равное с крестьянами право на получение земель­ных наделов. А объединившись в комму­ны, создание которых горячо приветство­вала власть, могли претендовать на полу­чение зданий, включая бывшие мона­стырские.

В июне 1919 года игумен одного из мо­настырей писал управляющему костром­ской епархией епископу Филарету:

«Ваше преосвященство, преосвященнейший владыко, благословите. Соломин­ка, протянутая нам советской властью, за которую мы ухватились, т. е. „коммуна", чтобы сохранить монастырское хозяйст­во от расхищения, еще не порвалась. Но почву под собой чувствуем довольно сла­бую, стоим точно на трясинном болоте — вот-вот сейчас провалимся».

Однако почва оказалась довольно прочной, и при помощи верующих среди советских руководителей низшего звена некоторым монастырям-коммунам удава­лось вернуть почти все имущество. Позд­нее власти обнаружили и опубликовали еще одно письмо епископу Филарету от настоятельницы Кинешемского Успенско­го женского монастыря игуменьи Алек­сандры:

«Долг имею донести вашему преосвя­щенству, что имущество церкви управля­емого мною монастыря по особо состав­ленной по требованию советской власти описи числа 2 января 1919г. сестрами передано, согласно декрета об отделении церкви от государства, под ответствен­ность групп лиц монастырских богомоль­цев с фабрики И. К. Коновалова и близле­жащих слободок. Подписавшие соглаше­ние выбрали из среды совет под председа­тельством директора фабрики А. Насекина в числе семи человек. В число образо­вавшегося таким образом приходского со­вета вошли три монахини; первые шаги приходского совета направлены к защите прав и интересов монастыря. Так, имуще­ство церкви сдано на хранение снова мне со старшими сестрами, и далее решено хо­датайствовать о возврате монастырю зем­ли с живым и мертвым инвентарем».

Однако самым удивительным оказа­лось то, что монастыри-коммуны продол­жали действовать и многие годы спустя, о чем свидетельствовал следующий доку­мент из ликвидированного советской властью Николо-Столбенского монастыря:

«1928 года, июня 20/7 дня, мы, ниже­подписавшиеся члены Николо-Столбенской трудовой артели, в числе 12 равноп­равных членов ее — Иерона Колосова, Сер­гия Семенова и др.— обсуждали предложе­ние об избрании из состава нашей артели ответственного руководителя в ее правах, делах и обязанностях. Приняв во внима­ние то обстоятельство, что Иерон Колосов по своему настоящему положению являет­ся ответственным лицом как перед цер­ковною властью, так и перед граждан­скою, а также перед приходом, как пред­стоятель прихода, единогласно постано­вили избрать общим руководителем на­шей артели настоятеля Иерона Колосова во все время его предстоятельства».

Монахи-труженики, собиравшие хо­рошие урожаи, пользовались уважением, так что в 1929 году, несмотря на объявлен­ную партией и правительством всеобщую коллективизацию, крестьяне категориче­ски отказывались организовывать на мо­настырских землях колхоз. И тогда власти пошли испытанным путем.

«В июне этого года,— сообщала пресса в 1929 году,— в Вышне-Волоцкой волости происходила общая проверка земли. Вот тут-то и обнаружилось, что Николо-Столбенский монастырь систематически скрывает объекты обложения земли, при­чем в этом году скрыто около 400 рублей. Выяснился ряд преступных деяний этой «святой коммуны». Липовая артель прода­вала излишки с. -х. продуктов на частный рынок».

В результате настоятеля монастыря ие­ромонаха Иерона арестовали и несколько лет спустя расстреляли. А по всей стране началось срочное выявление и закрытие религиозных коммун. Причем в их числе оказалась и коммуна трезвенников, кото­рую православная церковь до революции именовала сектой и боролась с ней упорно, но со слабым успехом.

«Против глупости и темноты он бессилен»

Именовалась коммуна по имени своего основателя, называвшего себя Братцем Иоанном Чуриковым, — БИЧ. Родился он в 1861 году в крестьянской семье в Самар­ской губернии и еще в детстве проявил большие способности к торговле, в кото­рой поднаторел под руководством дяди, отличавшегося склонностью к религиоз­ным диспутам и исканиям и пристрастив­шего к ним племянника. Повзрослев, Иван открыл собственное дело, но его процветание продолжалось лишь не­сколько лет. И от дел торговых он перешел к делам духовным — стал молиться за ис­целение болезней. Причем, как утвержда­ли его последователи, особенно успешно его молитвой исцелялся алкоголизм.

«В 1889 году он раздает свое имущест­во и деньги нищим и отправляется странничать. В 1892 году Братец наложил на себя железные вериги „для обуздания своего тела". Летом 1893 года странник прибывает в Кронштадт и живет там около года. Среди трезвенников распространено мнение о том, что Братца благословил о. Ио­анн Кронштадтский, но это маловероятно... В 1900 году, в марте, Братец обращается за благословением к митрополиту Антонию. В прошении к владыке Братец ка­ется за самочинство, за то, что без благословения церковного отрезвлял народ. Только в сентябре 1900 года митрополит Антоний благословил Братца, и по проше­нии в Святейший Синод было зарегистрировано общество трезвости в количестве 120 человек».

Советская печать, правда, излагала вер­сию, весьма отличную от приведенной:

«Биография Чурикова весьма приме­чательна. Новоявленный «Христос» был в старое время вышибалой в публичном доме Степана Мареича в Казани. Потом он жил среди марвихеров (виртуозные воры-карманники, специализирующиеся на кражах в гостиницах, а также на светских приемах. — «Власть») и блудниц в величе­ственных и затхлых руинах бывшего ночлежного дома, известного среди преступ­ных элементов Ленинграда под наименованием «Сан-Франциско». Служил маркером в биллиардной».

Описания дальнейших событий раз­нились столь же радикально. Совпадало лишь то, что вокруг Чурикова сплоти­лись последователи, которых церковь сочла сектой. За организацию подозри­тельных собраний его не раз арестовыва­ли, заключали в психиатрические лечеб­ницы и тюрьмы. Но, как утверждали нед­руги Чурикова, несмотря на гонения, он из пожертвований страждущих сколотил весьма значительное состояние — 100 тыс. руб. Так что революция оказалась для него событием неоднозначным, о чем сам Чуриков рассказывал:

«Ленина я признаю. Вполне признаю. И хотя советская власть чинила много несправедливостей, и ее признаю всё-таки за освободительницу».

К числу притеснений, по-видимому, относились потеря дореволюционных накоплений и грозившая реквизиция собственности общины трезвенников в 100 верстах от северной столицы, включая обширную усадьбу самого Чурикова с выкрашенным в голубой цвет домом.

«В 1905 году, — говорилось в его апологетической биографии, — Братец организует колонию трезвенников в Вырице, на земле, приобретенной на средства общества трезвости. Его последователи затем покупают землю в Вырице и окрестностях, чтобы быть поближе к любимому учителю. В1906 году на левом берегу реки Оредеж построен большой красивый двухэтажный дом с башенкой, с залом на первом этаже для проведения бесед. Вокруг дома Братца строят дома трезвенники».

Новая власть могла отобрать собственность у религиозного общества трезвенников также легко, как и монастырскую. Поэтому Чуриков и его главные последовательницы-«богородицы» решили преобразовать свою организацию в коммуну.

«Под руководством Братца,— писали его последователи,— колония трезвенников в Вырице (после революции — коммуна) руками отрезвленных, исцеленных им людей превратилась в образцовое хозяйство с развитой, как теперь говорят, инфраструктурой. По непосредственным указаниям Братца было построено несколько водонапорных башен, которые выполняли функции водокачки, мельницы, электростанции, пожарной каланчи; пошивочная мастерская, сапожная мастерская, школа, кирпичный двор, хлебопекарня, кухня, торговая лавка, женская и мужская бани, скотный двор, пасека, множество хозяйственных построек. В колонии выполнялись любые виды работ по дереву, камню, металлу».

Какое-то время Чуриков был полезен власти, к примеру сотрудничал с поддерживаемой большевиками обновленческой церковью. А в 1929 году, когда началась ликвидация липовых коммун, пресса обрушилась на Братца, рассказывая о том, что он эксплуатирует чужой труд, что на него работали главным образом те, кто не мог заплатить ему за лечение, причем по 300 человек одновременно. В одной из статей о БИЧ приводился рассказ бывшей работницы коммуны:

— Вино он лечит, а только ездиит, ездит. Совсем заездил людей...

Вскрикивая, словно накалываясь, она стала рассказывать, как жила в скотницах при голубом доме, как текла там совсем отдельная от коммуны жизнь, с «белой кухней», которой заправляла богородица-плодоносица, перечисляла имена главных почитателей Чурикова, богатых питерских подрядчиков, Гуляевых, Максимовых, Сергачевых, и говорила злобно, как никогда не живший в сытости человек, о семгах, о шоколадах, о колбасах, о заливных блюдах, остатки которых выбрасывали слуги «белой кухни» собакам. Под конец заплакала, немного бестолково повторяя одни и те же слова:

— Братец-то говорит: Новый Ерусалим, земля справедливая... И богородица-плодоносица говорит: Новый Ерусалим... А меня выгнал, вытолкал... Была я в положении, а потом родила... Он призвал меня и объяснил... Раз ты, говорит, зачала двадцать пятого марта... в день зачатия богородицы... то нечистая ты... и не место тебе в коммуне... иди куда хочешь... на все четыре. Ушла. А жаловаться кому? Своя воля... И водочку опять приобрела я...»

Несмотря на подобные публикации Чуриков продолжал общаться с прессой, видимо, полагая, что любые упоминания в печати помогут распространению его учения и приведут к нему множество но­вых больных и последователей. Но попу­лярные в те времена драматурги и публи­цисты братья Тур писали о коммуне БИЧ и ее основателе:

«Самое невероятное в чудесах — это то, что они случаются. Так сказал Честертон. Самое вероятное в чудесах, творимых братцем Чуриковым, это то, что они не случаются... К великому исцелителю, ма­гу и чародею, к самоновейшему Саваофу приходят наследственные сифилитики, хронические пьяницы, неизлечимые ра­хитики и больные женскими болезнями. Всех «страждущих и обремененных» встречает наперсник и телохранитель братца. Его зовутстранно — отец Гастон. Лицо его нарядно. На лице светятся багря­ные фосфоресцирующие прыщи... Не­вольно напрашивается вопрос: почему всемогущий целитель Иоанн не исцелил безобразия своего ближайшего наперсни­ка Гастона?.. Против сотни разных немощей человеческих существует один стан­дартный канонизированный эликсир — гарное масло (поддельное деревянное масло для использования в лампадах. – «Власть») или какой-то странный декокт, похожий на грибной соус. Как утвержда­ет Чуриков, этот декокт являет из себя смесь из египетской тьмы и слез богоро­дицы. Изготовлен, так сказать, по опреде­ленному рецепту: 0,5 гр. египетской тьмы, 7,8 гр. слез богородицы, несколько гр. аква дистиллята. Огромный процент этой невероятной смеси падает на при­митивный обман и патентованное шар­латанство. Такой универсальный бальзам зам служит одновременно и против иск­ривления позвоночника, и против аппен­дицита, и против злокачественного запо­ра. Только против глупости и темноты он бессилен».

После таких публикаций арест и осуж­дение Чурикова вместе с его последовате­лями, а также ликвидация БИЧ выгляде­ли вполне логично и обоснованно. В сен­тябре 1929 года его приговорили к трем годам лишения свободы, в 1932 году доба­вили еще три, в следующем году он умер в тюрьме.

«Бывшие помещики ведут барский образ жизни»

К созданию коммун прибегали и недо­битые большевиками помещики.

«Нужно сказать,— говорил на Полит­бюро нарком рабоче-крестьянской инс­пекции РСФСР Николай Шверник в 1924 году,— что они идут на все, создают фик­тивные артели, коммуны с родственника­ми, бывшими помещиками и т. д., и на де­ле, конечно, все эти бывшие князья явля­ются фактически активными лицами и за­частую бывают просто администратора­ми, пользуясь наемным трудом. Несколь­ко типичных в этом отношении коммун имеется в Смоленской губернии. В Суриковской волости имеется коммуна «Боро­дино», организованная семьей бывшего владельца Звягина в своем бывшем име­нии. В состав коммуны входят: жена быв­шего владельца, 3 сына и их жены, быв­ший приказчик его и бывшие рабочие. В распоряжении коммуны имеется 80 деся­тин земли, много скота и инвентаря. Все это, конечно, вызывает возмущение в крестьянской массе».

Однако дворяне применяли и ряд дру­гих способов возврата былой собственно­сти. Во время Гражданской войны совет­ские власти пытались если не перетянуть на свою сторону, то хотя бы сделать нейт­ральными как можно больше бывших зем­левладельцев. И потому в 1918 году им раз­решили возвращаться в прежние имения, если они не выступали против советской власти. Тогда Наркомат земледелия, выпу­стивший это постановление по поруче­нию Совнаркома, считал, что это времен­ная мера. Но после окончания войны быв­шие помещики не торопились покидать свои бывшие имения.

«Помещики, — сетовал Шверник, — уст­роились в своих имениях под видом охра­ны музейных ценностей, получив охран­ные грамоты. Большей частью эти имения никакой ценности не представляют, но по­мещики продолжают владеть имениями на основе ранее выданных охранных гра­мот. Музеи при бывших монастырях явля­ются местом, где сосредоточивается рели­гиозная и антисоветская пропаганда. Многие музеи в имениях, имеющих историче­скую ценность, управляются бывшими владельцами или лицами, близко к ним стоящими. Таково положение, например, в музее при совхозе „Астафьево" Москов­ской губ., в котором управляющим является сын бывшего владельца — графа Шере­метева. При нем проживает вся его семья. Таково же положение в имениях-музеях „Останкино", „Абрамцево" и других».

Еще одним способом остаться в по­местье оказалась аренда своей бывшей земли.

«Брат Ковалевского, товарища минист­ра внутренних дел,— рассказывал Шверник о возвращении бывшего помещика,— приехал в деревню и попросил, чтобы ему отвели земли. Явился агроном и, не обра­щаясь совершенно к местной власти, на­резывает землю. Когда крестьяне увидел и, что их землю снова хотят отдать Ковалев­скому, они пошли и сняли все колышки, которые наставил землемер, и землю оставили за собой. Ковалевский не успокоился и подал соответствующее обжалование в земельные органы. Этот вопрос сначала рассматривал уездный исполком, который решил эту землю отобрать совершенно под предлогом того, что в этой деревне были крестьяне, которые уклонялись от исполнения воинской повинности. Земля была отобрана и поступила в общий фонд, нопомещик повел дело через уездные земельные организации и, пользуясь там связями, получил разрешение вопроса в свою пользу».

Подобные операции удавались, как докладывал Шверник, потому что в местных органах власти, особенно ведающих землей, трудятся в основном бывшие помещики:

«Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в Смоленской губ., например, было засилье помещиков в губернском земельном аппарате. Произведенное нами обследование обнаружило, что в губернском земельном отделе имеется большое количество помещиков, причем среди них имеются такие, как Полуэктов, бывший земский начальник, потомственный дворянин, бывший владелец 900 десятин земли, Воронский — бывший вице-губернатор и др.».

С помощью этих же чиновников бывшие владельцы получали в аренду свои имения, превращенные в совхозы. И превращалось в полнейшее издевательство над всеми лозунгами советской власти.

«Обращает на себя внимание, — возмущался Шверник, — также и очень скверное положение в совхозах, там, где управляют помещики. По Московской губернии, например, имеются данные по 100 совхозам. Бесхозяйственность в совхозах поражающая. Продукты часто гниют. В ряде совхозов хлеб и корнеплоды не убираются вовремя и пропадают под снегом. Покосы не используются. Обработка земли неумелая, племенной скот часто идет на убой для нужд администрации. Обращение с рабочими отвратительное, рабочие живут в скверных условиях, в то время когда заведующие, бывшие помещики, часто ведут баркий образ жизни. Там, где сидят в совхозах и управляют ими бывшие дворяне, дело во многих случаях доходит до мордобития. Бывшие помещики бьют рабочих. Это, естественно, вызывает недовольство средирабочих. Поэтому в отношении совхозов надо предпринять меры в смысле их чистки».

Еще большее негодование вызывало и количество вернувшихся в свои бывшие поместья дворян:

«Рассматривая материалы по Псковской губернии, мы видим, что в Псковской губернии помещиков, которые живут в своих имениях, сейчас находится до 250 чел., причем среди этих помещиков имеются такие крупные дворяне, как Ковалевский, бывший товарищ министра внутренних дел. Имеется много исправников, генералов, княгиня Гагарина, брат генерала Куропаткина, имеется целый ряд дворян, которые в прошлом, при царском правительстве, играли большую роль... Мы обследовали положение по Московской губ. Здесь по 13 уездам насчитывается до 272 случаевпользования бывшими вла­дельцами своими бывшими имениями, причем большинство их ведут обработку земли (даже той, которая получена по тру­довой норме) при помощи наемного тру­да. Крестьяне, видя это, говорят: «Опять си­дят в своих имениях, имеют трудовой на­дел, а обрабатывают его наемным трудом... шипят, ведут агитацию против Советской власти».

Всего, по оценке наркома земледелия РСФСР Александра Смирнова, в 1924 году поставили на учет около 2 тыс. обосновав­шихся в имениях дворян.

«Но на самом деле, — говорил Смирнов на заседании Политбюро — их больше, ве­роятно, тысячи три. Местные власти вна­чале очень пассивно относились к этому делу».

Другие участники обсуждения и эти цифры считали заниженными. А кроме дворян в имениях обосновывались и раз­богатевшие во время нэпа крестьяне, а так­же торговцы, которым советская власть временно разрешила обогащаться. Так что в итоге можно было смело говорить, что старых и новых помещиков в советской стране насчитывалось не менее 6 тысяч.

Политбюро постановило немедленно решить вопрос помещиков. А в марте 1925 года приняли еще и закон об их выселе­нии из их бывших усадеб. Но и три года спустя, в 1928 году, выселить все семьи помещиков из имений так и не смогли и опять принимали решение Политбюро, назначали сроки подготовки списков на выселение и проведение самих выселе­ний. Этот процесс был завершен только с началом репрессий.

«Соучастие умело маскируется»

Куда изощреннее поступали бывшие фабриканты и капиталисты. Лишь очень немногим из них во время нэпа власти предложили арендовать их бывшую про­мышленную собственность. Поэтому пришлось действовать через подставные иностранные фирмы. Как правило, зару­бежная фирма получала в концессию со­ветское предприятие, а его дореволюцион­ный владелец начинал управлять предп­риятием. В мае 1928 года экономическое управление ОПТУ направило в ответствен­ные за работу с иностранцами инстанции записку, в которой говорилось:

«Вложения русскими частниками де­нег в концессии имели форму или неглас­ного соучастия в концессиях, или просто­го финансирования их. Как соучастие, так и финансирование носило, как правило, негласный характер и зачастую маскиро­валось или выделением авансов по торго­вым сделкам, или вносом задатков по представительским договорам... Привле­чение концессиями по обрабатывающей промышленности русского частного ка­питала носит безусловно массовый харак­тер. Вместе с тем надлежит констатиро­вать, что как большинство концессион­ных договоров, так и общее законодатель­ство не предусматривают ни уголовной, ни материальной ответственности самих концессионеров за привлечение в концес­сии частного русского капитала. Правда, имеется формальная возможность квали­фицировать соучастие частников в кон­цессиях как передачу объекта концессии третьим лицам, но это соучастие настоль­ко умело маскируется, что его очень труд­но установить».

Так что некоторые опытные предприниматели сохраняли контроль над бывшей собственностью вплоть до начала 1930-х годов. Известный дальневосточный горнопромышленник Борис Бринер, прикрываясь англичанами, продолжал вести дела на своем прииске до 1931 года, когда Совнарком из-за его упорного сопротивления согласился выкупить предприятие за 40 млн руб. и беспрепятственно выпустить его близких из СССР (см. «Власть» № 44 за 2006 год). Но этот пример скорее был исключением из правил. Обычно же истории затянувшегося владения формально отобранной собствен­ностью заканчивались у стенки в подвале ОГПУ-НКВД.